Чернобыль своими глазами
Дата: 22/04/2021
Тема: Безопасность и чрезвычайные ситуации


А.Ю. Гагаринский

Мы сидели с первым заместителем директора Курчатовского института В.А.Легасовым на партийно-хозяйственном активе в Министерстве среднего машиностроения. Было утро выходного дня 26 апреля 1986 года. Тогда подобные мероприятия в нерабочий день как раз входили в моду. Министр Е.П.Славский долго рассказывал об успехах отрасли и вскользь упомянул об инциденте на Чернобыльской АЭС. Вскоре Валерия Алексеевича позвали к руководству. Через какое-то время он вернулся и сказал: «Езжай в институт один, я улетаю в Чернобыль».



Вернувшись, я позвонил нашему ведущему специалисту по реакторам РБМК Е.В.Бурлакову: «Что за авария произошла на Чернобыльской АЭС?». Еле узнал его голос: «Андрей, это не авария, это – катастрофа». Так в мою жизнь вошёл и навсегда остался в ней Чернобыль.

26 апреля началась «вахта курчатовцев» у разрушенного реактора. Нелегко перечислить имена всех семисот курчатовцев, работавших в Чернобыле. Но первопроходцев, прилетевших в Чернобыль в самые трудные первые «десять дней, которые потрясли мир», когда шла борьба с радиоактивным выбросом из реактора, назвать можно и нужно. Это В.А.Легасов и В.А.Сидоренко – 26 апреля, А.К.Калугин и В.М.Федуленко – 27 апреля, Е.П.Рязанцев – 1 мая, Е.П.Велихов – 2 мая.

Нет нужды говорить, что был отмобилизован весь институт (уникальные возможности национального ядерного центра в чрезвычайных ситуациях – один из важных уроков Чернобыля), все его небольшие по сегодняшним, но огромные по тогдашним меркам вычислительные возможности. Когда было надо, стремительно ставились эксперименты.

В знаменитом советском докладе мировому сообществу об аварии на Чернобыльской АЭС, сделанном в МАГАТЭ в августе 1986 года (а из 23-х его авторов – 14 сотрудников Курчатовского института), даже с высоты сегодняшних знаний нет необходимости что-либо существенно «корректировать».

Курчатовцу, сделавшему этот доклад в МАГАТЭ, В.А.Легасову, принадлежала оказавшаяся весьма эффективной идея создания при Правительственной комиссии в Чернобыле научной группы экспертов-курчатовцев. Первым её руководителем он, естественно, и стал. Эта связка – учёные в Чернобыле, учёные в Москве – работала в непрерывном контакте весь «незабываемый 1986-й». Руководители этой группы, естественно, менялись по мере «накопления допустимой дозы». Моя очередь пришла в сентябре.

Не стоило писать о Чернобыле, если не поделиться с читателем воспоминаниями очевидца. Прежде всего, это понимание того, что такое война. Для одного из московских «детей войны» (пять лет в День Победы) она существовала всегда, оседая в детском сознании сначала огромными аэростатами, перемещаемыми по московским улицам, потом бесконечной колонной пленных, бредущих мимо нашего дома по Садовому кольцу.

Теперь мне стало ясно, каким был «передний фронт». Бесконечно движущиеся транспортные колонны одинаково одетых людей с какой-то «особой печатью» на лицах. Их доставляют в эпицентр, наиболее заражённую радиацией зону вокруг разрушенного реактора, потом увозят отдыхать туда, где почище. Их место занимает новая смена. Задача, по существу, одна: ограничить, локализовать последствия страшного взрыва («ликвидировать» их невозможно, хотя это слово навсегда «пристало» к чернобыльцам). Это строительство «Саркофага» вокруг четвёртого блока Чернобыльской АЭС и бесконечная, изнурительная дезактивация. Кстати, и в том, и в другом курчатовский опыт пригодился. У нас же на этой войне в «мою смену» была роль фронтовой разведки. В условиях фантастической стройки, когда человеку нельзя подойти к строящемуся объекту, было необходимо как-то сохранить связь между установленными нашими предшественниками с вертолёта датчиками и диагностической аппаратурой. Для этого надо было бегать или ползать по подреакторным помещениям (их фантастическое сходство с гениальным фильмом-предсказанием Тарковского сделало слово «сталкер» неотделимым от Чернобыля), бороться со строителями, то и дело пытающимися перерубить наши кабели, и восстанавливать их, когда это удавалось.

Курчатовцы в Чернобыле (сентябрь 1986 г.). Слева направо: В.Ф.Шикалов, В.А.Легасов, А.Ю.Гагаринский, Н.Е.Кухаркин

Мы страшно боялись, что изменяющееся по мере строительства укрытия состояние застывших масс ядерного топлива (температура, влажность, воздушные потоки и т.п.) может привести к так называемой «вторичной критичности» – неожиданному возникновению цепной реакции деления, топлива для этого было более, чем достаточно. К счастью, этого не произошло.

Ещё одна примета войны – жёсткое боевое управление. Оперативный штаб – правительственная комиссия под обязательным руководством заместителя Председателя Совмина СССР. Ежедневная оперативка – суровое испытание. Довелось видеть, как пожилой генерал-лейтенант едва не превратился в генерал-майора за не поставленный вовремя вагон с обмундированием. К «научникам» обращались чуть мягче по тону, но без всякого снисхождения. От них требовались чёткие ответы на чёткие вопросы.

Из личного опыта: в самый горячий период строительства «Саркофага» возникли сомнения в проектном решении – покрыть крышу слоем свинца для ослабления рассеянного излучения. Это казалось необходимым, но было страшно опасно для самого сооружения – сотнетонная конструкция опиралась на разрушенные стены, прочность которых была неизвестна, и свинец мог её «доконать». Полёты над реактором давали «пищу» расчётам, которые шли в Москве день и ночь. И в нужное утро руководитель курчатовской группы имел в руках цифры, доказываюшие, несмотря на жёсткое давление правительственной комиссии, что от свинца можно отказаться. «Саркофаг» стоит до сих пор.

Наконец, война – это потери. Не от радиации, она, может быть, скажет своё слово потом. Наш вертолёт совершал рутинный полёт над реактором – это были, как всегда, измерения гамма-полей. Чуть ниже и в стороне, над крышей машинного зала, другой вертолёт возил бак с дезактивирующим раствором. Он задел винтом гак подъёмного крана, рухнул и мгновенно сгорел вместе с экипажем. После этого «выбить» вертолёт из авиационного начальства несколько дней было трудно. Потом всё встало на свои места, и работа продолжилась.

Самые большие потери в реальности были от аварий на узких дорогах, испытывавших чудовищные нагрузки, да ещё в условиях аварийной мобилизации огромного числа не всегда опытных водителей. Кстати, дорожное приключение едва не стоило жизни и автору этих строк. Правительственная комиссия, конечно, не ночевала в Чернобыле, она уезжала в милый украинский городок с ласковым названием «Иванков». Возвращаясь туда ночью, уже на пустынной дороге, водитель чудом увернулся от огромного рогатого хозяина местных лесов, которому понравилось стоять на ещё тёплом асфальте.

Здесь уместно сказать пару слов о том, почему Иванков с его белыми мазанками был для меня не чужим. В чудом сохранившемся паспорте моего русского деда, как тогда было положено, нет графы «национальность». Тогда писали просто «православный». Зато значится: «званiе лѣкарь», а также «состоитъ земскимъ врачёмъ 6-го участка Гадячского уѣзда Полтавской губ.». Ему было тогда 27 лет. Он женился, естественно, на украинке, и мой отец был одним из его пятерых детей. Погиб дед «на боевом посту» – в 20-е годы спасал крестьян от тифа, заразился и умер. После войны, году в 50-м, папа поехал «на малую родину» в село Петровка и нашёл там людей, сохранявших светлую память о своём земском враче. Это о связях русских и украинцев, не говоря уже о десятках миллионов таких же, как я, «полукровок». Иногда мне кажется даже милосердным, что папа и его лучший боевой друг родом из Черновцов не увидели сегодняшней «дружбы народов».

Природа, внезапно освободившаяся от давления людей – это совершенно особая история. Американцы любят описывать, какими оазисами для их не такой уж богатой живности стали небольшие территории вокруг атомных электростанций, всё-таки не подпускающих к себе людей совсем уж близко. Что же говорить об огромной по этим меркам «освобождённой» от людей тридцатикилометровой зоне, ранее бывшей густонаселённым районом в сотне километров от столицы Украины. Почему-то очень запомнилось, как мы, не торопясь, ехали по вечернему, совершенно пустому Чернобылю. А перед нашей машиной, не обращая ни малейшего внимания на эскорт, так же лениво трусила раздобревшая лисица, видимо занятая буридановой проблемой: в каком из оставленных людьми на её попечение курятников сегодня поужинать.

И ещё одно, что хотелось бы донести читателям из того уже далёкого, но незабываемого времени. В тех действительно боевых условиях удивительно быстро возникало «чувство локтя», дружеское единение людей, которое, увы, не часто достигается в «мирной» жизни.  Очень тепло вспоминаю замечательного физика из Пахры Александра Дыхне. Не забуду эпизод, как, перемещаясь по Чернобылю, мы с Сашей обсуждали непростую проблему. Надо было, как всегда срочно, измерить распределение дозы гамма-излучения на поверхности только что уложенной на возведённые стены «Саркофага» крыши из стальных труб. Крыша большая, бегать с дозиметром невозможно – дозы нечеловеческого уровня. Опускать что-то с вертолёта – тоже затратно по дозам и неэффективно. Озарила (его, а не меня) валявшаяся посреди улицы панцирная сетка от кровати. Быстро договорились со строителями, сварившими большую сетчатую раму, на ней разместили ТЛД – термолюминесцентные детекторы излучения (в народе их называли «тэлды»). Потом огромный немецкий кран ДЕМАГ несколько раз опускал этот агрегат на крышу и через нужное время возвращал исследователям для снятия показаний и перезарядки. Задача была решена.

Завершая тему воспоминаний, считаю необходимым сказать, что, как и многие коллеги, задавал себе вопрос, ответ на который, увы, особых сомнений не вызывает. Удалось бы добиться сколько-нибудь заметного успеха в этой «атомной войне», хоть как-то локализовать последствия аварии, «опоздай» Чернобыль на несколько лет? Не сомневаюсь, что те, кто помнит страну в начале «лихих девяностых», ответит так же, как и пережившие эту трагедию специалисты. Кстати, многие согласны и с результатом виртуального путешествия вспять по шкале времени. Случись это событие на несколько лет раньше, о нём знали бы столько же, сколько на протяжении тридцати лет – о тяжёлой радиационной аварии на Южном Урале в 1957 году, то есть ничего.

Однако оно произошло тогда, когда произошло, и даже через десятилетия размышления о его причинах и последствиях, которые не оставляют тех, для кого Чернобыль стал событием жизни, могут быть чем-то полезны для будущего.

Вряд ли нужно повторять сделанные наукой выводы о причинах Чернобыльской аварии. Специалисты практически договорились о технических деталях произошедшего. Как почти всегда бывает при больших авариях, дело свелось к сложению «человеческого фактора» с недостатками техники, которые по сути своей – то же фактор в виде «отложенного штрафа», результат ошибок или недостатка знаний у людей, когда-то эту технику создавших.

О том, что произошло в мире после Чернобыля, знает практически каждый. «Антиядерный каток» раздавил ядерную энергетику только в небольшом числе стран, но отбросил её назад практически во всём мире. Разумеется, наиболее тяжёлые последствия авария имела для ещё существовавшего тогда Советского Союза. Произошедшая через 25 лет тяжёлая авария в Японии (не цунами, смывшее восточный берег Хонсю и унёсшее жизнь двадцати тысяч человек, а именно разрушение АЭС Фукусима) имела примерно те же последствия, только в меньших масштабах, заодно подключив Азию к антиядерному движению. Всё это многократно описано.

По прошествии десятилетий, когда на Земле работает уже новое поколение людей, стоит остановиться на том, что Чернобыльская авария оставила человечеству надолго, если не навсегда. Давайте попробуем взглянуть в лицо фактам «без гнева и пристрастия». Атомщики любят подчёркивать, что радиационные аварии на шкале катастрофических несчастий человечества занимают «привилегированное» положение, а их реальные последствия тысячекратно гипертрофированы. Но это не более чем обязательное условие восприятия миллионами людей любого глобального кризиса, так было и будет, и это просто надо учитывать в посткризисной жизни.

Как итог, тяжёлые аварии в «содружестве» с неприятием выбросов парниковых газов на долгие десятилетия сформировали «шкалу отношения» людей к источникам энергии. Вынужденная надолго определять мировую экономику ископаемая энергетика воспринимается как данность, по поводу её влияния на окружающую среду можно только ворчать. Зато люди искренне любят ветер и солнце и ещё долго будут готовы оплачивать их прерывистость и низкую плотность энергии. Ядерную энергию, столь же малоуглеродную, как и возобновляемые источники, зато базовую и энергетически эффективную, общественность готова терпеть в тех странах, где политики или жизненный опыт убедят её в необходимости мирного атома, или там, где власть не очень спрашивает мнение общественности. В целом, наш замечательный учёный Я.В.Шевелёв, обогативший атомную науку и технику множеством идей, оказался прав, когда в разгар послечернобыльской истерии не побоялся заявить, что объективно существует такой уровень развития ядерной энергетики, когда неумолимая экономика уже не позволит её остановить. Атомщикам остаётся только стремиться сохранить и расширить нишу ядерных технологий в мировой энергетике.

Есть и менее очевидные, но важные последствия тяжёлых ядерных аварий. После Чернобыля ядерная энергетика «обречена» на новый уровень международного сотрудничества на научно-техническом, торгово-экономическом и даже политическом уровне. Взаимоотношения политиков с ядерной энергетикой стали гораздо ответственнее, чем раньше, учитывать её специфику и долгодействие принимаемых в этой сфере решений.

Так, при драматическом снижении уровня российско-американских отношений сотрудничество в ядерной области сохранилось. Более того, непрерывно проверяются возможности возвращения старых и появления новых совместных программ. Состояние отношений России и Украины в ядерной области, несмотря на политическое давление руководителей нашего соседа, не снижается до неприемлемого для международной безопасности уровня. Политический кризис между Турцией и Россией не сумел «побороть» проект АЭС Аккую.

Ко всему этому можно относиться по-разному, но одна международная тенденция – явное повышение внимания к так называемым «странам-новичкам», только собирающимся приобрести ядерно-технологический опыт, заслуживает всяческой поддержки мирового сообщества.

Конечно, опыт первопроходцев содержал не только достижения. Однако не менее полезное знание, чего не надо делать, вошло в мировую копилку. И в этом тоже долговременный чернобыльский след в мировой энергетике.







Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=9621