PRoAtom - Минус поэтика

Д.А.Тайц, к.ф.-м.н.

Великие установки естествознания с присущей им познавательной мощью можно рассматривать и как замечательные творения поэтики. Поэзия не обязательно стихи, поэтику знатоки могут находить в изяществе математических выкладок или уравнений и зачастую, это служит подтверждением верности найденных решений. Многие опорные постулаты и теоремы естественных наук в своем словесном отображении являются настоящими стихотворениями в прозе.

Вот, например, один из вариантов теоремы Гёделя:

Всякая доказуемая истина есть подмножество истины недоказуемой.

Не правда ли, в какую высь направляется разум этими семью словами!) Как спрессованные поэмы воспринимаются законы мироздания изреченные  Ньютоном, Кеплером, Галилеем. Богатством открываемых смыслов они  равномощены Дантовой поэме:

Всякое тело продолжает удерживаться в своем состоянии покоя или
равномерного движения, пока и поскольку оно не понуждается…

Например, мрачную поэтику формулировки Второго Начала Термодинамики могут ощутить специалисты, а поэты, не нуждаясь в специальных терминах, тысячи лет воспроизводят ее существо стихами.

Экспрессивно и поэтично воспринимаются постулаты Новой Физики, этого «модерна» естествознания, включающие мощный вселенский (считай, романтический) посыл. Таковы релятивистские и квантовые законы, или, например, озвученный принцип неопределенности Гейзенберга. Поэтический шедевр - знаменитая «формула» Г. Минковского: «Отныне пространство и время уходят в мир теней…», окончательно означившая наступление новой эпохи (1908 год).

В чем общность поэзии художественного и поэтики естественно научного произведения? И то и другое творения духа, высказанное не ради материального обустройства жизни, решения технологических задач, но для постижения себя и себя в мире. И, самый главный признак родства двух форм поэтики - отображение постигнутого, передача слов другой душе ради воспроизведения в ней такого же эмоционального состояния. Быть понятым.       Никогда, ни три тысячи лет тому назад, ни сейчас наука в высоком ее понимании (как и поэзия) не предназначалась для материального служения. Разве открытия Пифагора или Коперника делались по заказу архитекторов или мореплавателей? Разве труды Фарадея и Максвелла появились по запросу изобретателя электро-кофемолки или ай-фона? Неужто, Гаусс и Риман, а с ними Бор и Планк размышляли ради проектантов первого контура ядерного реактора, а Ферма открыл свою теорему для нужд техники кодирования? Наука, как и поэзия это та сфера где создающий как и пользующийся сотворенным ищет лично убедительные, гармонически воспринимаемые ответы на свои запросы. Наука (не прикладная), с ее своеобразной поэтикой, не может порождаться насилием, принуждением, приказом. Она, если не умрет, то зачахнет.

Не только насилье, но и безумье убивает науку. Умопомешательство не то что отнимает ум – оно лишает ум с в о б о д ы. Подтверждение и назидание - то, что случилось с гением Ньютона.

В его помешательстве проявлялась «неправдоподобная смесь великого физика и математика, отягченная предрассудками наивного и невежественного фанатика» (Мартин Гарднер).

«Его безумие было столь глубоко, «что он перестал понимать свою собственную книгу» (С.И. Вавилов). Он выказывал необъяснимую жестокость, посылая письма с пожеланием смерти коллегам по науке. Отправлял на виселицу фальшивомонетчиков и присутствовал при казнях.

Феномен Ньютона – умопомешательство блестящего мыслителя, почти стершее следы гениального дара, являет очень подходящую модель событий случившихся в жизни наук до и послевоенного СССР.

Безумие, фанатический идиотизм охватывает государство агрессивной, обязательной идеологии. Забудьте о тысячелетней миссии наук, реализации свободного человека, выявление его высшего достояния – духа. Рабство, страх, отчаяние «вдавливается» и не «по каплям».

Научные дискуссии становятся местом для доносов, покаяний, оправданий и пережевывания словонаборов начальствующих партмерзавцев. Любая речь, любое выступление, в коридоре или на кафедре, на семинарах и или на конференциях на сессиях в Академии или совещаниях в редакциях, в печати должны показывать ненависть к загнивающей науке Запада и верность идеям Ленина-Сталина. Целые разделы естественных наук объявляются реакционными: Дополнительность по Бору, Релятивизм, Булева алгебра (математика), Теория Большого Взрыва (астрофизика), Теория Вегенера (геофизика), Мезомерия и резонансы (химия), Тепловая смерть Вселенной (термодинамика)…Уж, что там говорить о социологии, психологии, биологии, агрономии, экономике, языкознании…

( ! ) Теория относительности с точки зрения марксистской философии
       просто не может быть истинной».

( ! ) Империализм ставит физику на службу гнилой реакционной
      идеологии. Антипартийная группа физиков – Мандельштам,
      Иоффе, Капица, Ландау дезорганизует работу физиков на протяжении тридцати лет».

( ! ) Мы, светские физики, даем нашему вождю, учителю и руководителю
      товарищу Сталину слово партийных и беспартийных учеников
      устранить элементы чуждой нам идеологии в области физики».

Это, почти случайная подборка из резолюций и решений на совещаниях и конференциях институтских, университетских и академических 1947-1949 г. (А.С.Сонин Физический идеализм). Убийственное холопство в прямом значении слова. Многозначно, нечто подобное наблюдается в Германии после прихода Гитлера:

              ( ! ) «Я надеюсь, что институт станет оплотом противо
                        азиатского духа в науке. Наш фюрер изгонит этот
                        дух…В результате коммерческих махинаций
                       Эйнштейна этот дух сохраняет свои позиции в
                        естествознании. Мы должны понять, что недостойно
                        немца быть духовным последователем еврея.
                        Науки о природе в собственном смысле имеют
                        целиком арийское происхождение, а немцы должны
                       сегодня снова находить собственную дорогу.

(Ленард. Институт физики. Берлин.)

Не правда ли, похоже на то, что можно найти во взглядах идеологов института советской физики, «физиков в штатском»:

             ( ! ) «Буржуазные физики Англии и Америки
                    производят гнетущее впечатление скудостью
                   идей, отсутствием перспектив развития» ( А.С.Сонин.)

Прохлаждавшиеся в безыдейности по пабам Тринити Колледжа (в двух шагах от Кавендишевской лаборатории), либо в кафе «Белая Роза» (угол 125-й и Бродвея, в двух шагах от Колумбийского Университета), облекавшие свое «скудоумие» в «антинаучную идеалистическую форму», регулярно опустошали кассу Нобелевского комитета. Уж они то, во всю «злоупотребляли» поэтикой, соединяя науки с художественностью. Например, Ли и Янг объясняли снизошедшее на них в «Белой Розе» озарение - открытие «Нарушение четности», влиянием критериев восточной эстетики.

В это же время (1947-1956 г.) советская физика:

                     ( ! ) «на основе мировоззрения партии Ленина-Сталина, на основе учения диалектического материализма одерживает победу в борьбе с вредоносной идеологией «космополитической прослойки» советских физиков».

Победы громыхают в залах ФИАН-а (в 5-и троллейбусных остановках от Лубянки), в залах Политеха-Физтеха (в 12-и трамвайных от Большого Дома на Литейном), в других храмах наук также вблизи дублирующих учреждений. Именно здесь, воизбежание иного места для дискуссий, было установлено, что:

( ! ) «советская наука достойна своей великой
         страны, своего великого времени, стремиться
          быть достойной своего гениального вождя,
          величайшего ученого нашей планеты».

(Действительно, вождя они достойны. Страны? Пожалуй, нет)

Паранойя, самоуничтожение! На кой черт, спрашивается, требовать от физика-теоретика или математика непрерывно изображать, «приверженность истинно верному учению», доказывать что он не «махист» и, что используя словосочетание: «поведение электрона» вместо марксистки верного- «траектория», он тем самым не собирался примкнуть к буржуазному космополитизму, хотя и является «прослойкой».

Какой смысл биофизику с мировым именем проклинать вейсманизм-морганизм, генетику совокупно с хромосомами и, в голодающей стране, воспитывать «ветвистую пшеницу» а-ля Трофим Денисович или колдовать на «белковых телах» по Ольге Борисовне?

Если называть вещи своими именами, то в сфере наук точного знания была осуществлена операция лоботомии. Уничтожались любые намеки свободного мышления, возможности продвижения и развития идей и взглядов отличных от диамата. Страх заместил романтику научного поиска, изгнал радостное ожидание открытия, постижения, наложил табу на нормальную дискуссию, отнял право суждения о эстетической, метафизической составляющих науки. Страх вытравил смех и юмор. Ни о какой полноценной передаче знания или, что важнее, стремления к нему через книги и преподавание, не могло быть и речи.

Бессмысленная победа истинно верного учения. Победа государства обрекшего самого себя довольствоваться устаревшей электротехникой, механикой и металлургией германо-американского образца начала века, кусков от репатриации и почти феодальным сельским хозяйством. « Победа», как ни парадоксально это бы не выглядело, в том числе, обязана умерщвлению духа наук, изъятию тонуса поэтики.

Удивительно, до войны и сразу после, СССР располагал блестящими физиками-теоретиками, экспериментаторами, математиками, контингентом соизмеримым сформировавшемуся в США и Англии к началу войны.

Эти ученые той же школы, они учились, работали, стажировались у Резерфорда, Бора, Рентгена, Планка, Эренфеста и др. Десятки русских имен упоминались на совещаниях Нобелевских Комиссий, хотя сотни секретных талантов не были известны. Власти могли бы невероятно усилить, советский контингент, разрешив деидеологизацию науки. Такого рода мотивация недоступна в странах Запада. Для тех, чей труд – думать, соображать оставаться свободным в своей профессии самое главное поощрение… Злобная, бедная, глупая власть, своими руками убивающая свое будущее!

Школьники старших классов середины 40-х слышали о чудесах теории относительности и квантовой механики, могуществе атомной физики. Студентами они ощутили романтику обмена идеями и игры мысли в точных науках. Эти ребята попавшие в интервале 46 – 56 гг. в аудитории университетов и институтов физико-математического направления встретили, возможно, талантливую, знающую профессуру, но запуганную, осторожно взвешивающие каждое свое слово. Стукачей среди преподавателей и слушателей предостаточно. Любая попытка позитивной оценки западной науки ее ученых, их «безумных» (по Бору) идей и теорий могла быть истолкована как антисоветская пропаганда и враждебная деятельность. В подсознание студента укладывалось: «Быть физиком – небезопасно», «Быть умным – опасно», «Быть свободным – убийственно». (Эта триада знакома не только физикам). Загублено поколение, низведен потенциал парадоксальных и смелых мыслителей, которые могли бы к 60-70-ым выдавать русских «Ли и Янгов» с периодичностью, если не Кембриджа, то, хотя бы, Колумбийского Университета. Вот тогда, адресация Нобелевских переводов распределилась бы на два направления. Ландау, Гинзбург, Алферов – отголоски слабого эха из того животворного громокипящего кубка нобелевских дождей, что миновали Россию.

Поэтика начала возвращаться к концу семидесятых. Физики начали шутить. К концу эпохи появилось готовое к науке поколение, но… готовое к отъезду.

Горести сталино-жданово-лысенковской войны тоже могут быть отмечены поэзией, ведь ее порождают даже ужасы. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…». Безумие отражаемое поэтикой любой формы рассчитано на носителей неповрежденного разума.