Светлое будущее наступит не от белых ночей...
Дата: 24/10/2005 Тема: Сооружение атомных объектов
…а от атомных станций
Е.А.Решетников, вице-президент ЗАО «Атомстройэкспорт»
Среди всех заместителей министра бывшего Минатома Евгений Александрович Решетников – самый большой «долгожитель». В ранге зама он работал со всеми министрами атомной энергетики, начиная от легендарного Славского и заканчивая сегодняшним руководителем Агентства по атомной энергии Румянцевым. Может, потому, что возглавлял одно из самых сложных и самых ответственных направлений – строительство атомных станций в России и за рубежом, где людей, равных ему по уровню технической компетентности, по организаторским качествам отыщется немного.
Три года назад Евгений Александрович покинул министерство. Но на пенсии отдыхал недолго. Компания «Атомстройэкспорт» пригласила бывшего замминистра на должность вице-президента. Как прежде, так и сейчас, он курирует строительство атомных станций, по-прежнему его рабочий график насыщен командировками. Несколько дней назад вернулся из Китая, и уже готовится к очередной командировке в Индию.
С Евгением Александровичем Решетниковым беседует журналист «Атомной стратегии» Надежда Королева.
О национальной независимости и политических спекуляциях
– Евгений Александрович, вы пришли в атомную отрасль из Минэнерго в 1964 году. Насколько снизились сегодня темпы строительства по сравнению с предыдущими годами?
– Судите сами. Советский Союз в 1986–87 годах строил три атомных энергоблока в год. За последние двенадцать лет мы построили всего один блок.
– Чем вызвано столь резкое снижение темпов строительства? Экономическими причинами или настроением в обществе после Чернобыля?
– Я сам прошел через Чернобыль, строил эту станцию, впоследствии возглавлял штаб по ликвидации Чернобыльской аварии. Хорошо помню то время, психологическое состояние людей. Тем не менее, смею утверждать, что после Чернобыльской аварии в обществе не творилось того, что начало происходить в 1989 году. Это касается не только атомных станций. Знаменитая дамба под Петербургом – яркий тому пример. Все кричали, что строительство ее принесет гибель Петербургу. На этой волне Собчак стал мэром. Рвущимся к власти нужно было получить какой-то жупел, чтобы с ним ходить и пугать всех. А власть не могла спокойно и внятно объяснить, что будет, если закрыть целую серию станций.
– А что будет?
– В 1991 году закрыли практически построенный ростовский блок, в результате на юге начались веерные отключения. Одиннадцать лет люди мучились. Ведь что такое юг? Жара, продукты хранить негде, все начало портиться, пропадать. Вернулись к 20-м годам прошлого века. Когда сообразили, что без атомной энергии не обойтись, построили атомную станцию. Теперь живут как люди, спрашивают: «Почему вы не строите второй блок?».
– Но Германия по-прежнему выступает против строительства атомных станций?
– Чтобы так утверждать, надо знать всю политическую конъюнктуру. Посмотрите, как поменялось в последнее время мнение канцлера Германии. Он же на волне отрицания атомных станций пришел к власти. А сейчас у него потихоньку-потихоньку начинает меняться мировоззрение. И потом немцы досрочно не закрывают атомные станции, они не продляют срок службы атомных реакторов. Это ж разные вещи.
– Вы полагаете, что Германия вновь придет к пониманию необходимости строительства атомных станций?
– Европа придет. Почему французы не закрывают атомные станции? Потому что Франция благодаря атомной энергии стала независимой страной. Рядом с Петербургом финны приняли решение построить новый атомный блок. А на Северо-Западе России вообще нет альтернативы атомной энергетике, потому что возить туда уголь далеко, газа не хватает, а надежда на Штокмальское месторождение – пока утопия. Никто еще не придумал, как добывать газ в Баренцевом море, вдали от берега на глубине почти 450 метров. Поэтому пока светлое будущее к нам придет не от белых ночей, а от атомных станций.
– Сторонники развития ядерной энергетики считают ее самой дешевой по сравнению с другими видами топлива. Но включаются ли в подобные расчеты затраты на транспортирование, хранение и переработку ядерных отходов?
– Это в Советском Союзе никто в цену киловатт-часа не закладывал будущие периоды. В результате электроэнергия стоила копейки. Сегодня в киловатт-час закладываются и расходы на ремонтные работы, на снятие реакторов с эксплуатации, а также расходы, связанные с переработкой и хранением ядерного топлива. Еще 19 процентов стоимости киловатт-часа должно идти на строительство атомных станций. Правда, наши эксплуатирующие организации почему-то эти деньги считают своими. Но они государственные. Государство обязало платить за киловатт-час всех; и президент, и самый последний бомж отчисляют деньги на развитие атомной энергетики. Но даже с учетом всех этих расходов атомная энергия дешевле электроэнергии, которую вырабатывают тепловые станции.
– Допустим. Но ведь проблема переработки ядерных отходов до сих пор не решена: не хватает мощностей, многие хранилища на атомных станциях, в частности, на Ленинградской АЭС, переполнены.
– На ЛАЭС строится новое хранилище. У нас сейчас не перерабатывается только топливо РБМК. Атомных станций с такими реакторами в стране три, это: Ленинградская, Смоленская и Курская станции. Но программа по переработке жидких отходов РБК находится в процессе разработки. Отработанное топливо ВВЭР перерабатывается полностью, оно вывозится в Красноярск-26, в Челябинск на завод «Маяк». А отработанные отходы РБК хранятся в металлических контейнерах, которые, кстати, изготавливаются на Ижорских заводах в Санкт-Петербурге.
– Раз уж речь зашла об Ижорских заводах, то из-за отсутствия заказов на строительство новых реакторов их мощности более чем наполовину простаивают. Поэтому на недавних общественных слушаниях, посвященных продлению срока службы первого реактора на ЛАЭС, представитель Ижорских заводов высказывался против продления срока службы реакторов.
– Это неправильный подход. Необходимо и продлевать срок их службы, и строить новые. Но на строительство надо сначала деньги заработать. На что «купились» украинцы, когда останавливали Чернобыльскую АЭС? На обещания американцев. Они обещали дать Украине 500 миллиардов долларов, а дали «пшик». На Хмельницкую и на Ровенскую стации деньги обещал выделить Всемирный банк. Выделил – ноль. От обещаний до их исполнений – «дистанция огромного размера». Тогдашние заявления иностранных лидеров были продиктованы в большей степени политическими соображениями, их сделали в 1995 году, когда Россию пригласили в Неаполь на саммит «большой семерки».
– Как вы относитесь к инициативе ряда депутатов Госдумы во главе с бывшим первым заместителем министра атомной энергетики Валентином Ивановым, призывающих правительство развивать строительство реакторов на быстрых нейтронах?
– Валентин Борисович – профессионал высочайшего уровня, масштабная личность, директор НИАРа, в прошлом заместитель министра Минатома. Его инициатива заслуживает всеобщей поддержки. Разработка БН прописана и в стратегии развития атомной отрасли, под этим документом подписался весь российский ученый мир. Потому что БН – это новый топливный цикл, это глубокая переработка отработанного ядерного топлива, использование новых, более безопасных технологий.
К сожалению, мы пока плохо внутри страны двигаемся в этом направлении. Зато за него резко взялись китайцы и индусы. А это не те нации, которые остановятся, особенно индусы.
О негативном американском опыте и административной реформе
– Вы работаете в «Атомстройэкспорте» – организации, представляющей интересы России за рубежом. Насколько сильны там позиции российских атомщиков?
– За последние четырнадцать лет мы построили два блока в словацком Моховце, правда, в альянсе с немцами, получили подряды на два блока в Китае, на два блока в Индии, и один блок строим в Ираке, в Бушере. Этот портфель заказа сопоставим с Францией. Больше, чем Россия и Франция, за рубежом ни одна страна сегодня не строит. Есть еще канадская фирма «Канду», но у канадцев намного меньше объемы.
– Чем принципиально отличаются французские технологии от российских?
– Принципиальных отличий по «вэвээровским» блокам у нас нет. Но есть разное понимание идеологии строительства. У нас, как мне представляется, более консервативный подход. Поэтому считается, что у наших реакторов надежность повыше.
– Какие перспективы у нас в Китае?
– Сейчас мы строим два блока, есть перспективы на той же Тяньваньской площадке получить еще два.
– А в Индии?
– Там мы строим два блока одновременно. Поэтому вылезают проблемы управленческого характера, которые надо совместно с индусами решать.
– Получается, что мы за рубежом больше строим, чем внутри страны?
– Конечно.
– Это нормально, с вашей точки зрения?
– Ненормально. Мы можем повторить американский опыт в его худшем варианте. Почему американцы не строят сегодня атомные блоки? Потому что потерян потенциал. В Америке есть инжениринговая фирма «Бектель», которая построила в своей стране 60 процентов атомных станций. Когда представителей фирмы спросили, почему они сегодня так рьяно, как прежде, не строят, они ответили: «Чтобы ликвидировать шестилетний перерыв в строительстве, нужно подготовить специалистов, которые сначала закончат колледж, потом университет, и только тогда придут к нам строить станции». Но Америка пересматривает теперь политику в области атомной энергии. Еще в администрации Клинтона было принято решение, которое, придя к власти, подтвердил и Буш, – построить 110 атомных блоков. Американцы пытаются эту программу претворить в жизнь. Они сейчас упростили законодательство по выбору площадки: если строишь второй блок, то тебе «автоматом» дается разрешение на строительство.
– Насколько остра конкурентная борьба на зарубежном рынке?
– За каждую станцию боремся. Все определяется двумя показателями: цена – качество...
– Как получилось, что монопольным правом на зарубежные заказы обладает единственная в стране компания, причем частная?
– До позапрошлого года контрольный пакет акций «Атомстройэкспорта» был государственным. В позапрошлом году, к сожалению, произошел неприятный случай, когда на аукционе были реализованы 9 процентов государственных акций. Теперь контрольный пакет акций находится у ОМЗ, фактическим владельцем которого является нынешний премьер-министр Грузии Каха Бендукидзе.
– Намерено ли государство возвращать себе контрольный пакет акций?
– Вы этот вопрос задайте в Агентстве. Я не могу на него ответить.
– Влияет ли частная форма собственности на взаимоотношения с зарубежными заказчиками?
– Да, это влияет на наших заказчиков психологически. Наши зарубежные партнеры не понимают, почему они подписывали межправительственное соглашение с государством, а теперь имеют дело с частной компанией. Нужно учитывать и то, что мы работаем в Китае и Иране, где все атомные объекты государственные. Китайцы и иранцы весьма настороженно относятся к частному бизнесу, поэтому и задают нам подобные вопросы.
– А вы их соответственно задаете руководителям Агентства?
– Я никому ничего не задаю, и вообще стараюсь не вникать в эти дебри. Мое дело – техника.
– Как вы относитесь к тому, что контрольный пакет акций «Силовых машин» отошел немецкой компании «Сименс»?
– Как я могу относиться к тому, чего не знаю. Я ничего не знаю о деталях этой сделки. Нам просто объявили, что разорвалась сделка «Силовых машин» и ОМЗ. Могу лишь предположить самый плохой вариант: мы потеряем классическую российскую турбину. Это потянет за собой перестройку и проектного дела, и всего остального. Если это произойдет в ближайшее время, то на третий-четвертый китайский, индийский блоки должна прийти другая машина.
Вообще иностранная помощь бесплатной никогда не бывает. «Сименс» прежде всего печется о своих интересах.
– Сказалось ли переименование Минатома в Агентство на взаимоотношениях с зарубежными заказчиками?
– Переименование, с моей точки зрения, – колоссальнейшая ошибка. Отношение к Агентству совсем другое за рубежом. К сожалению. Слава богу, что его напрямую подчинили премьеру.
О роли личности и государственном лоббировании
– Вы были знакомы со Славским. Есть ли сегодня в атомной отрасли люди его масштаба?
– Есть. Но им просто не дают работать. Вы даже не представляете, насколько сегодня все забюрократизировано. В советские времена бюрократии тоже хватало, но она была понятная, можно было решать все вопросы. Сегодня надо очень много потратить нервов, сил, изворотливости.
– Для решения некоторых вопросов, наверное, требуется и вмешательство на уровне руководства страны?
– Не хочу никого обидеть, но в последнее время правительство не лоббирует интересы атомной отрасли за рубежом. Зато ввело коэффициент 0,95 и 0,85, который никто в мире понять не может. Я получаю от заказчика рубль, а мне дают 85 копеек. Остальные деньги забирает Минфин. Он считает, что эти деньги должны идти на нужды государства, хотя мы покупаем оборудование с завода, который государству перечислил все налоги.
У нас в правительстве есть подкомиссия ядерная, ее возглавляет руководитель Агентства. На уровне Агентства вопросы по той же Индии, Ирану худо ли бедно ли проталкиваются. Но на уровне Минэкономразвития наши проблемы, видимо, выглядят слишком мизерными, там другими масштабами мыслят. Поэтому наши 2,5 миллиарда рублей, которые ежегодно поступают в бюджет страны, выглядят маленькой суммой.
Считайте: китайский контракт на два блока – это полтора миллиарда, индийский чуть побольше, иранский тянет на 950 миллионов.
– Существует ли в других странах поддержка атомной отрасли на макроэкономическом и высшем политическом уровне?
– В других странах, а мы конкурируем с французами и канадцами, на пуск блока, на закладку его первого камня, прилетает президент Франции Жак Кретье. Мы, к сожалению, ни разу не смогли заманить ни бывшего премьера, ни его замов. Премьер-министр Франции приезжал в прошлом году на пуск третьего блока в Китай. На прямой вопрос китайцев, зачем премьер-министру приезжать на такого рода мероприятия, он ответил: «Это рабочие места во Франции».
Французским компаниям, поставляющим оборудование для финского, китайского блоков правительство предоставило преференции по налогообложению.
– В тендерах, проходящих за границей, все прозрачно?
– Абсолютно.
– Это касается и финского тендера, где, как известно, нас обошла Франция?
– Там настолько все прозрачно, насколько может быть в порядочном обществе. Там никакого не было подлога. Но был административный ресурс, выражающийся в поддержке государства, которое называется Франция. А у нас его не было. Потому что в тендере от России выступала частная компания, которая не захотела поддержки государства. Она считала, что сама может все выиграть.
О личном и общественном благе
– Молодежь приходит в атомное строительство?
– Приезжайте на китайскую атомную станцию, там ежедневно можно наблюдать такую картину. В конце рабочего дня отъезжают от стройки 50 автобусов, 25 везут российских специалистов, 25 китайских. Во-первых, сидят 58–70-летние люди, во вторых 30–35-летние. На протяжении последних пятнадцати лет молодежь в строительство не приходила. Сохранили кадры единицы управлений: Южно-Уральское управление строительства, новосибирский «Электрон» и, пожалуй, все.
Сегодня все специалисты выходят в тираж. Шестнадцать лет безделья дают о себе знать. Если цепочка преемственности разорвется, мы потеряем заказы за рубежом, и тогда на российской атомной промышленности можно будет поставить крест. А сегодня каждый блок, который строится за рубежом, дает внутри России 240 тысяч рабочих мест, причем, как правило, для высококвалифицированных специалистов.
– Вы часто ездите в заграничные командировки. Что вас больше всего поражает за рубежом?
– Темпы развития того же Китая, той же Индии. Мы в Китай летаем с 89-го года. Сейчас это другая страна. Раньше она была синяя и зеленая (синие – это партийные работники, зеленые – вся остальная масса), и вся на велосипедах. Один раз в пятнадцать минут по дороге проезжала машина. Там были голодные, были нищие. Сегодня их нет. Есть бомжи, но не в том количестве, которое в Санкт-Петербурге. Все накормлены. Страна развивается такими темпами, которые у нас, может быть, были в период индустриализации. У них есть частное предпринимательство, есть государственная собственность. Но всем управляет государство.
У индусов сегодня нет другой цели, кроме одной – перегнать Китай. В последние шесть лет Индия, как и Китай, превратилась в другую страну. Несмотря на то, что там грязно, но это страна сытых людей. Я в сельской местности не раз наблюдал такую картину. Жара 38 градусов, идут школьники в школу. По нашим понятиям здание, где они учатся, это не школа, это барак. Но опять же их классы, в наших представлениях, – это компьютерные классы элитных школ. А это не элитная, а обыкновенная сельская школа. Сегодня индусы продают на сорок миллиардов долларов программного продукта. У них есть Силиконовая долина, где сосредоточены высокие технологии. Там есть университет, в котором одновременно учатся 25 тысяч человек. Дети, которых они отбирают по всей стране, начинают там учиться с первого класса. После окончания университета государство обязательно посылает продолжить образование за рубежом. Оплачивает их учебу в самых первоклассных университетах, предлагает работу в самых-самых престижных западных фирмах. И только на третий год стажировки в зарубежных фирмах индийские студенты возвращаются в Индию. Потому что молодому специалисту на родине даются большие преференции. Он не платит налоги, имея 20 тысяч долларов, может открыть собственное дело. В Индии множество небольших фирм, в которых пять индусов создают программный продукт, который дает потом прибыль в триста-четыреста процентов.
– Есть ли расслоение на бедных и богатых в этих странах?
– Появилось. Но китайское государство, например, применяет к таким людям жестокие санкции: обязало их платить высокие налоги, определило уровень зарплаты, который они обязаны выплачивать своим работникам. Ведь богатство, как правило, наживается за счет дешевой рабочей силы.
– Какие тенденции в атомной отрасли вас сегодня особенно тревожат?
– Приход в отрасль людей, которые считают деньги, а не работу. Посмотрите, что стало с Ростовским управлением строительства, которое построило город Волгодонск, Атоммаш и первый блок Волгодонской атомной станции. Контрольный пакет выкупили люди, далекие от проблем атомной отрасли, они поменяли высококвалифицированного главного инженера, который не стал идти на их разного типа подвохи. Новые хозяева все размотали. Теперь как такового управления нет. Есть только вывеска – ООО «Ростовэнергострой». Его сейчас еще кому-то перепродают. Эти люди приходят не для того, чтобы дело сделать, а чтобы сорвать куш и сбежать. На этом кончается вся их философия.
– Евгений Александрович, вы сорок лет проработали в атомной отрасли, как шло ваше продвижение по служебной лестнице?
– Я родом из старинного русского города Таганрога, который старше Санкт-Петербурга и который также основал Петр Первый. После окончания Новочеркасского политехнического института уехал в Сибирь, строил там шахты до 1965 года. У меня специальность – инженер-шахтостроитель. Закончил курсы повышения квалификации в Москве по строительству тепловых и атомных станций, уехал в родной город. Назначили начальником стройки завода «Красный котельщик», потом главным инженером треста «Донбассэнергострой». Строили все тепловые станции на востоке Украины. Потом начали строить Южно-Украинскую атомную станцию, и меня забрали в Москву в «Атом-энергострой», было такое объединение, здесь я работал первым замом.
В Минатоме начинал еще при Славском, при Рябьеве. Это были люди, преданные своему делу, они всю жизнь ему посвятили и нас учили тому же. Поэтому никто из людей моего поколения не научился воровать. Мы выполняли конкретную задачу – строили атомную станцию. Очень заманчивая идея. Приезжаешь на место стройки – болото, песок, забиваешь колышек и через семь лет пускаешь первый блок, рядом вырастает прекрасный поселок. Атомная электростанция – это и спортивные бассейны, детские сады, филиалы институтов – это целые городки.
– Сколько вы таких атомных городков за свою жизнь построили?
– Курск, Чернобыль, Ровно, Хмельницкая, Южно-Украинская, Кольская – шесть городков получается.
Хорошо знающие Евгения Александровича люди подчеркивают его простоту и доступность в общении. Проработав большую часть своей жизни на высоких чиновничьих должностях, он так и не приобрел начальственного лоска и бюрократической выправки. Приезжая на новостройки, старается во все вникнуть сам. Во время недавней поездки в Китай его видели с головой забравшимся в турбогенератор (?), в котором он своими руками прощупал все, до последнего винтика. Зачем, спросите. Чтобы в случае нестандартной ситуации, ни иностранные, ни свои «доброжелатели» не могли ему лапшу на уши повесить.
Еще Евгений Александрович не терпит длинных заседаний, продолжительных дискуссий. Совещания в его кабинете длятся не более 10-15 минут. Зато готовиться к ним его подчиненным приходится намного дольше. Все давно усвоили: в кабинет Решетникова лучше не приходить неподготовленным, на обсуждение должно выноситься готовое решение, а не «сырой полуфабрикат».
При этом никому из подчиненных не откажет в совете. Когда уходил из Минатома, многие сотрудники министерства, директора предприятий сожалели как раз об этом. «Теперь, – говорили они, – не к кому будет прийти за советом». Светлане Борисовне, личному секретарю Решетникова, проработавшей с ним 18 лет, не раз приходилось слышать, как выходящие из кабинета ее шефа люди с удивлением произносили: «Надо же? За две минуты решить вопрос, который другие не могли решить месяцами!»
Надо ли говорить, что в общении с иностранными партнерами личные качества человека, представляющего на зарубежном рынке интересы России, важны вдвойне.
Журнал «Атомная стратегия» № 13, сентябрь 2004 г.
|
|