«Незнакомец показался на скользком тротуаре Васильевского Острова». Андрей
Белый. «Петербург»
Васильевский Остров. Размеченное
рукою Петра, и тем более воссозданное по прямому его пожеланию, всегда имело
особое свойство и силу порождения петербургской мистики. «Размеченное Рукою» –
здесь не яркий афоризм, а банальная констатация реального акта конкретного
чертежника (без кавычек), лично поймавшего каплю голландской туши немецким
рейсфедером и начертавшего 27 параллельных на Теле ВО. Поскольку сердцеподобный Остров, будучи
охваченным двумя рукавами Невы (или «Нев», большой – «Малой» и еще большей –
«Большой»). Объятое двумя «Рукавами» бесспорно стало «корпусом» Града.
Андрей Белый, в своей
знаменитой книге: «Только здесь на
Васильевском Острове меж домов вижу голую линию самого Петра. Линии! Только в
вас осталась память петровского Петербурга. Параллельные на болотах…». Гоголь
начал писать повесть «Страшная Рука» об «Окне
на чердаке каменного дома на Васильевском острове в 16 линии…». Другое его
произведение «Фонарь умирал» начато так: «Фонарь
умирал на одной из дальних линий Васильевского Острова. Как страшно, когда
каменный тротуар прерывается…». Каменный тротуар…. Смею утверждать, возможно я один, обративший
внимание (и расшифровавший!) взятый эпиграфом кусочек из «Петербурга» Андрея
Белого: «скользкий тротуар Васильевского
острова». Скользкий...? Дело в том, что вдоль линий, например, 12-13, от
Большой Невы до реки Смоленки с середины 19 века, тротуары выкладывали плитами
известняка (приблизительно 60х60 см.). Отполированные миллионами прошедших по
ним ног, они были чрезвычайно скользкими, особенно для подкованного сапога. В дождь,
сырую погоду, (ох, как часто!) – костеломный полигон. Учителя школы №10, на 13
линии, где я учился, выводили нас на эти скользкие плиты, дабы показать следы
древних растений и животных, ярко проявлявшихся на мокрой поверхности.
В.О. уникален. Его регулярная
ортогональная решетка Проспектов и Линий образует геометрически правильную
систему гигантских (100х400м.) прямоугольных ячеек, застроенных дворовых
пространств, в каждом из которых десятилетиями, если не столетиями, сформировалась
общность: «СВОИ». (Послевоенное хулиганье, сбитое в стаи, и не только одних
подростков. Войны «двор на двор»…). Я уверен, даже климатические проявления на
ВО заметно отличаются от других районов града, распластанного «на топи блат».
Позволю себе страшную
ересь! Взгляните на карту. По сути, и духу СПБ не портовый город, каковой мы
воспринимаем классикой, имея в виду Мурманск, Марсель, Севастополь.... Да, дух
столицы, еще не вытравлен, хотя столица ушла. Порт как бы при городе, но не в
«городе». Специфическая портовая аура не прижилась, когда узость громады моря –
«Залив» и его флотская клиентура должны были бы видеться каждому гуляющему по
Невскому или 6-ой линии и всплывать в сознании, когда ложишься спать. (Как это
естественно, скажем, для прохожего Дерибасовской). Город не при порте, а порт при городе. Это Город.
Его «портовость» заодно. Его космополитическая культурная научно-промышленная аура
почти никак не выпячивает его портовую функцию. Кораблик на шпиле
Адмиралтейства – символ военного флота, но не торговой гавани. (Адмиралы, рынками
не командуют). Но Порт существует и даже портовый городок размерами с иной
полноценный город.
«Васильевский Остров». Остров,
что немаловажно! Остров (трижды произнесу это слово!) самим Богом предназначен
быть портом. Остров Васильевский – «Портовый Город». Морским (океанским!)
кораблям нет смысла заходить в СПБ, хотя Нева могла бы это позволить. Крупные
военные корабли показывают, что такое возможно. Как так? Строго говоря, Нева – не
река. Это водоток естественного происхождения. Проток, формирующий подобно реке
классическую дельту своими глубоководными рукавами. Он не побирается, хотя и не гнушается
речушками и ручейками, чтобы быть похожим на реку, пригодную для перегонки плоскодонных
барж и соревнований гребцов. Геологи предполагают, что «Проток» «Нева» создан катастрофической
бурей, результатом землетрясения (случившегося примерно тогда, когда Платон купил
сад у генерала Академа (отсюда «Академия»). Он, как и положено Протоку,
объединяет два резервуара воды: Мировой Океан и троицу глубоководных пресноводных
«морей», пусть и названных озерами (Ладога, Ижора, Ильмень). (Позволяем же мы себе называть «морем», в отличие
от Ладоги, гипертрофированное соленое мелководье на «иждивении» Волги в Астрахани,
начисто лишенное связи с Мировым океаном!).
Вернемся к прекрасному Имени
«Великого Протока», псевдониму перелива из Ладоги в Финский, нареченного «Невой»!
«В каком-то смысле «Васильевский» – «остров», то ли «Ладожского», то ли
«Финского Залива»». Петербург не имеет
морской набережной, хотя, «огранитанных» берегов больше, чем в любом портовом
городе мира. Морская Набережная только на западе Васильевского Острова. Всмотритесь в контуры этого самого крупного
Острова! «Васильевский» и «Петровский» – гигантские «камбалы», валетом уложенные
в дельте Невы. Васильевский, могучим лбом обращен к Западу. Найдите карту
подробнее и кроме Васильевского вы не обнаружите ни одного благоприятного
взгляду, структурно очерченного выхода к открытому простору Залива с удобным берегом,
системой дорог, очерченных фасадов, обращенных к воде, тем более, пляжей, или просто
береговой линии! Не ясно даже (для неопытного глаза) есть ли вообще выход к
морю у Петербурга, кроме хаоса технических, серых нагромождений. («Вольный», «Канонерский», «Гутуевский»,
«Морской Канал»…. Доки, пакгаузы, ремонтные зоны, ограждения…, мешанина бетона,
железных конструкций, без всякого намека на береговую природную зону). Для
мальчишек 40-х существовал только один, хоть и болотистый, но священный берег….
Одна только дорога, один путь к морю: через Смоленское Кладбище по береговым топям
реки Смоленки (где, в конце 44-го можно было наткнуться на еще не
захороненных). Устремленные к «Морю» проспекты: «Большой», «Средний», «Малый»
на подходе к Заливу перегорожены несусветным хаосом строений: времянки, заборы
и горы обломков. Сорванцы, (почти все лишенные отцов, апрель 1944) «срывались»
с уроков, чтобы добежать до топкого берега Финского Залива.…
И, можно отдать должное
скромности жителей города. Они никогда не называли Залив морем. Даже когда
направлялись на пляжи в «Рауту» или «Териоки». И, если отдыхали, то не на море,
а на… «Заливе.
По характеру речи, по характерному оканью, да
и не только, можно выделить жителя Петербурга и, возможно, район его проживания.
Пушкин. Гоголь, Достоевском, Писемский, Некрасов, Блок, Белый, Мережковский,
Набоков, Бунин… вдохновлялись этим в
творчестве…. «Гений Места». Где-то читал
(Белый (?), что в речи «ВО»стровитянина» еле заметен легкий «немецкий акцент»).
Я безоговорочно убежден в
истинности специфического воздействия не просто Петербургской, «Василеостровской
физики», замеченные нашими гениями, открывшими сотворенную здесь особую
личность «петербуржца». Более того, беру смелость полагать, что можно выделить
специфику Петербургского типа личности, даже с учетом района, в котором она
появилась и созрела. И это несомненная истина, по крайней мере, для «ОСТРОВИТЯН».
Что мне мешает думать, что именно оттенки типа речи «васильевских островитян» можно
найти у Гоголя, Белого, Пушкина, Достоевского и пр. Да, хочется думать, что именно
ВО – «чистый», «канонический» Петербург! Ибо, как это документировано, на это
место освоения вселюдно положил свою Длань Основатель. Именно «ВАСИЛЬЕВСКИЙ ОСТРОВ»
«расположил» на себе первую обсерваторию и Европейский телескоп, и «узаконил» в
России существование на Солнце пятен. Российская Академия Наук, «Университет»,
Академия художеств – это «Васильевский Остров».
Десятки тысяч пудов европейских
строительных материалов, мрамора, мебели, тканей, посуды, вин, предметов
роскоши и искусства, попадавшие в дворцы и усадьбы по всей России, почти до
конца 19-го века доставлялись морем, и все это принималось, распределялось и
отправлялось в глубины России с ВО. И
любой помещик европейской глубинки России мог подтвердить, что заметное,
ценимое и весомое его имущества и вино поступило с «Васькиного» Острова». (Как,
например, эмигрант в глубинке Америки может утверждать, что он явился из
Гарлема, а не из Нью-Йорка). «Василиостровец»,
он же ПИТЕРБУРГЖЕЦ. Вообще, в языке понятие «островитянин» имеет оттенок некоей
благородной инаковости. «В.О.», в ответ на вопрос «Где проживаете или откуда
прибыли», кажется, вносит этот еле заметный оттенок глубинной особости. Не знаю,
можно ли это достоверно утверждать, но, по крайней мере, в 40-50-тые в общении
это имело значение. «Василеостровский», непроизвольное, еле заметное повышение
оценки «ранга». Можно ли это обосновать только особенностями конкретных мест? Для
Васильевского такое геофизическое основание напрашивается. «Остров», своей
западной частью открытый простору Финского Залива, и прямолинейными, идущими с
запада на восток проспектами (Большой, Средний, Малый), – идеальные
ветроприемники и воздуховоды ничем не сдерживаемых западных ветров. Каменные «русла»
проспектов – «диафрагмы завихрители» линий, источники полифонии завываний, не
всегда слышимых, и тем коварнее в своем инфразвуковом исполнении.
Наводнения. Тревога, для
тех, кто видел подъем воды и подтопленный тротуар, как и тот, «скользкий», уже
не забывается. Рожденные и живущие на Васильевском чаще, чем другие жители Города
обязательно, когда-нибудь останавливались и, опершись на парапет, задумчиво
всматривались в шевелящиеся живые глыбы льда на Неве, мощно и с достоинством
устремленные на запад в Залив, чтобы там окончить свое существование. На эти
кинетические изменчивые формы можно смотреть, как и на огонь, не отрываясь.
Правами, а точнее возможностью на такое медитативное упражнение, жители ВО
наделены в большей степени, чем другие Петербуржцы не «подшитые» «островностью».
Ежегодная глубинная впечатляющая, слышимая и видимая картина сдвигающихся глыб
весеннего ледохода, не может не оставить след на характере коренного
Василеостровитянина. Кто провел свое детство в 40-50-х во дворах межу Набережной
«Большим», «Средним» и «Малым», знает, что весной, ближе к вечеру, в основном
безотцовые стаи вываливались на набережную (тут светлее) и продолжали свою
жизнь допоздна, а то и за полночь. Мало кто помнит, тем более знает, что в
середине сороковых набережная Васильевского вокруг «Крузенштерна» была местом
сбора «шпаны» всех районов. С конца 45 и весь 46 «Набка» (наб. Лейтенанта
Шмидта) была завалена германским трофейным заводским оборудованием.
Мы,
школьники «десятой», часами рылись в поисках интересных деталей. И находили! Так
или иначе, заваленный техникой (не покореженной!) хаотический пейзаж ежедневно срастался
с фантастическим элегантным пейзажем мостов, стен с еще не замазанными маскирующими
полосами, бликующих окон с кое-где не отскобленным Х. Обезображенных краской
куполов, вправленных в нескончаемое, почти круглосуточное дление позднего весеннего
дня-ночи. Здесь надо сказать, о
совершенно особой «физиологической» особенности ленинградцев, конечно,
проявляемой как факт статистический. Жители, включая детей, начиная примерно с
конца марта, сами не замечая, все позже и позже укладываются в постель. Сияет
Солнце! Его не видели полгода (не преувеличение!). И вот с Запада, над чистыми поверхностями
обоих «Нев» вечернего неба нет. Звезд почти не видно. Месяц слабый и
невзрачный. Нет и Сна. Вспомните Пушкина! Подчиняясь природе, а не регламенту, родители,
бабушки, няньки гуляют даже с маленькими детьми до захода Солнца, до 11, а то и
позже. Дети это требуют. Не уложить. А,
может так и надо? Но даже тогда, когда светило под косым углом уходит под
горизонт в устье Невы, является чудо: практически половину светлой, беззвездной
ночи набережную продолжает освещать Солнце из под ширмы горизонта, отраженное
от купола Исакия, Иглы Адмиралтейства, Петропавловского Шпиля. И даже от окон
верхних этажей Английской Набережной! Это истинное чудо «Архипелага САНКТ-ПЕТЕРБУРГ»
не ведомо остальной России. СОЛНЦЕ, ОТРАЖЕННОЕ КОРАБЛИКОМ НА ШПИЛЕ
АДМИРАЛТЕЙСТВА, НЕ ЗАХОДИТ! 24 часа. Зато Петербуржцы-Ленинградцы лишены
счастья видеть «хорошее» яркое звездное небо. В летние дни оно слишком бледно –
осенняя, весенняя непогода, зимняя мгла…. Даже Луну как следует не рассмотришь.
Но была и «ложка дегтя» –
жители Васильевского Острова подобно обитателям Чистилища Дантовского Ада
обречены были в одно и то же время претерпевать неизбежную кару, возможно, как
искупление за греховное счастье проживать на ВО. Это пытка ревом заводских
гудков. Ровно в 6 утра Васильевский покрывался невообразимо мощной какофонией
заводских сирен всех доступных и недоступных уху частот. От визга до
пароходного баса. Звук шел от всех берегов всех «Нев», всех машиностроительных
заводов, даже малюток, там, где ждали рабочий класс. Никакие двойные стекла
любого этажа не спасали от истошных стонов и завываний…. Полукилометровые
продольные решетки линий были грандиозным инструментом усиления. Пытку отменили
в 50-х.
А вот еще. До конца
пятидесятых, по крайней мере до 60-х, иногда, летом – грохот телеги (булыжник),
цоканье копыт. И, почему-то особенно похоронных к Смоленскому (Немецкому)
кладбищам.
Возобновленный в
1957 выстрел гаубицы, хорошо слышен и зимой, и только на ВО красиво стрекочущее
играющее эхо, разыгранное отражением стенами линий. Серьезные люди стреляли.
Например, в одном из дней 2011 на Нарышкин Бастион взошел Главком ВМС США
Адмирал Рафхед и представьте… «бахнул». Таки дали…. Голубей тогда не было, но
вороны взлетали.
Мы начали эту заметку о
мистике белых ночей. Специфической ее формы, именно на «Васькином». Это влияние белых ночей, как мне кажется,
сказалось и на авторе этих строк, который родился в начале 1935 в доме 30 на 13
линии. Как и все дети с 3-4-х, наверно, лет гулял допоздна с бабушкой или няней
по набережной, наверстывая недополученный зимой свет и воздух. Тогда же, увидев
на Неве лодку с гребцами, поверил, что существуют на самом деле маленькие
человечки. Лихорадочно рассматривал Ленинградское небо, картинку на блеклой Луне
и явственно обнаруживал на ней «лик», искал на небе медведя. Очень
расстраивался, когда ничего не видел. Когда переехали на Урал в 40 году на
каменистом берегу Исети узнал настоящее Небо и поразился его красотой. Яркие
звезды, четкие созвездия, потрясающий Месяц. Решил стать астрономом. Однако,
вернувшись снова в Ленинград на свою 13-ю линию, мог наслаждаться куполом Исаакия,
шпилями Петропавловской, Адмиралтейства. Два шага и…. Простор Набережной…. От «Растральной Маяковой
Стрелки» – «Устье» с Дворцовым Мостом, «Академии» и «Сфинксовом» центром
тяжести. И так, вплоть до «Горного». (Именно
сюда, очень хороший Поэт желал прийти – умирать!). Под старость, казалось, лишился
этого счастья ежедневного десятиминутного неспешного шага, чтобы видеть эти
Шпили и Купола. Но произошло Чудо! Морок «Гения Петербурга» решил поиздеваться
и проверить преданного ему всей душой почитателя, наслав испытание переселением
из родного ВО в земли… приписанные
Петром убиенному Им сыну Алексею.
Купчино. Кондово
купеческое провинциальное звучанье, никак не умеряемое именами европейских
столиц вставленных в таблички его улиц. Однако, вполне, по нашим меркам,
приличный район. Благоустройство, может, даже лучше иных, носящих более благозвучные
наименования.
Но когда-то я покинул любимый свой «ВО». От
Софийской улицы, куда забросил испытующий меня «Гений Места», до
Петропавловского шпиля 12 км. Но в прямом смысле этого слова произошло чудо! Провидение сжалилось и вознаградило, позволив
в любое время, ежечасно, не выходя из дома (с учетом погоды!) видеть то, что не
было возможности видеть из окна даже на ВО! (окна с балконами на «СевероЗапад»
и «ЮгоВосток»). Поверх крыш далеких домов вдоль Софийской явственно
просматривались: Шпиль «Петропавловской Крепости» и «Инженерного Замка», Купол «Армянской Церкви»
на Невском, «Башня Думы» с «Телеграфной Мачтой», Купола церквей Волковского
Кладбища!
По жизни мне повезло на Питерскую панораму из
окон квартир. Так случилось, что раньше, до моей «зрительной ложи» в Купчино,
был «наблюдательный пост» с балкона 6-ого этажа на «Театральной 8», с видом на
купол с «верхней колоннадой «Исаакия», «Консерваторию», «Львиный мостик», изгиб
«Канала Грибоедова», дом где Раскольников убивал «Старушку». А еще раньше довелось
жить на Ланском шоссе (пр. Смирнова 9-й
этаж). Там только вершины кущ деревьев летом закрывали место смертельной дуэли
Пушкина.
С
детства мечтал о телескопе. Школьником пытался шлифовать линзы из брака ЛОМО (кружки
при Д.К. Кирова). В 75 г. приобрел рефрактор («галилеевский» Д80мм, Ф800мм), в
2005 китайский рефлектор («ньютоновский» Д114, Ф1000.) Экваториальные
штативы. Первый хорош и для Солнца,
пятна (спец оснащение!), Луна (первая четверть). Второй: Венера (серп), Юпитер, Сатурн, Луна, туманность
Андромеды…. Но небо! «Белые Ночи» или Северное сияние. Наше Ленинградское небо
не очень-то снисходительно звездолюбам, даже с телескопами – всего-то около 70
ночей в году чистое небо.
Но все же вернемся в
Купчино. Поразительно! Я вознагражден…. В моем захолустье шпиль Петропавловской Крепости и его
золотого Ангела дано созерцать легко, когда захочу. Однако, с позволения
Погоды. С 14-ти-кратным биноклем или с двухсот-кратным (!) «Рефлектором». В ясную
ветреную погоду наблюдение за живыми неспешными разворотами Крыльев Ангела –
наслаждение. Тут же, рядом, темно-синий
купол армянской церкви, Башня Думы (ратуши) с венчающим ее четким рисунком мачты
телеграфа и, неожиданно (!), башня Инженерного Замка и его Шпиль с Крестом.
Это все в направлении Северо-Запад.
А
белой ночью, как нелепость,
Забывши
день, всю ночь без сна
На «Петропавловскую крепость»
Глядеть из темного окна.
(Это «Серебрянный Век»
напоминал о себе из Берлина и Парижа в 1921 году словами Николая Агнивцева.)
Но Петербург с его
розыгрышами и наваждениями остается верен себе даже в Купчино… Его Морок
обязательно должен разыграть, может быть, высмеять даже ему преданных. Хвастаясь друзьям своим телескопическим шоу, и,
даже отмечая это иногда звоном малоемкой посуды, сожалел, что не дано видеть
шпиль и кораблик Адмиралтейства. Но, однажды, вдруг, направив на Юго-Восток
14-кратный полевой бинокль (обычно я смотрю на Северо-Запад), в узком, очень
узком проеме домов, отдаленных на полтора километра, сквозь голые зимние
деревья, я обнаруживаю ротонду-колоннаду и шпиль Адмиралтейства, с еле видимым
корабликом. Просвет, щель между домами столь узкая, что из соседнего углового окна
комнаты этого уже и не видно. Именно этим я объяснил себе, почему за 25 лет
Адмиралтейство не обнаруживалось. Оснастил линзами Барлоу короткофокусный окуляр рефлектора и
300-кратном увеличении…. Радость!
Устроил банкет. Шампанское. Закуска. Мой зять, и притом друг, интеллектуал,
допив вино, которое сам принес, по завершении банкета, даже не взяв бинокля,
тихим голосом уточнил. «Это не Адмиралтейство, которое в 20 км и заслонено, а
«шпиль с флюгером бывшей шашлычной на Московском д. 190…».
Когда я пришел в сознание,
вспомнилась изумительная цитата из «Острова Пингвинов». «В тот день св. Маэль сел на
берегу океана на камень и почувствовал, что камень горяч. Он решил, что это от Солнца
и возблагодарил Создателя, не подразумевая, что здесь только что сидел дьявол…».
Только в Петрограде
«шашлычный шампур» может быть принят за шпиль Адмиралтейства. И даже в этом
колоссальное счастье быть ПЕТЕРБУРГЖЦЕМ.
