Фрагмент книги «Атомная энергетика Мира и России. Состояние
и прогноз 1970-2070-2040 (2050)»
Б.И.Нигматулин, профессор, д.т.н., гендиректор Института проблем энергетики
В 1972 г. было принято
Постановление Правительства о строительстве Курской,
Чернобыльской, Смоленской, позже Костромской АЭС, каждая с четырьмя
энергоблоками с РБМК-1000. Однако уже тогда на НТС Минэнерго СССР (заказчик и
ответственный за эксплуатацию АЭС) было вынесено отрицательное решение о
проекте энергоблока с РБМК-1000.
Отмечалось, что проект
энергоблока сырой, недоработанный, конструкция реактора чрезвычайно сложная,
много трубопроводов и сварных швов, и она небезопасна.
Директор ВТИ им. Дзержинского
(головной НИИ Минэнерго по эксплуатации АЭС и ТЭС) В.Е.Дорощук и главный
инженер института «Теплоатомэнергопроект» (головной
институт Минэнерго по проектированию
АЭС и ТЭС) В.П.Татарников тогда в своем письме в Правительство и в ЦК КПСС
предупреждали об опасности массового строительства АЭС с РБМК-1000, отмечали,
что проект не доведен до условий эксплуатации в гражданском Минэнерго, в
котором нет такой жесткой производственной дисциплины, как в
оборонном Минсредмаше, и о возможных массовых жертвах в случае аварии на одной
из них. Но решение НТС Минэнерго и их письмо было проигнорировано.
Один из
участников этих событий А.М.Букринский (тогда начальник лаборатории в ВТИ)
рассказал мне, что в Минэнерго тогда не знали, насколько еще более сырым и
недоведенным на самом деле был проект реактора РБМК, в первую очередь это
относилось к нейтронно-физическим характеристикам и системе управления и защиты
реактора.
Он имел
огромный положительный паровой коэффициент реактивности, т.е. положительную
обратную связь на рост мощности при обезвоживании реактора. Об этом стало
известно уже через несколько месяцев на Ленинградской АЭС после пуска в
эксплуатацию первого энергоблока. Однако ИАЭ и НИКИЭТ (научный руководитель и
главный конструктор) были уверены в своей расчетной кривой, согласно которой
паровой коэффициент реактивности в начале обезвоживания действительно растет, а
затем падает, что позволяет безопасно остановить реактор в случае потери
теплоносителя.
К сожалению,
необходимое экспериментальное подтверждение этой кривой на экспериментальной
критсборке не было выполнено, так как до аварии на Чернобыльской АЭС ее так и
не построили в ИАЭ им. И.В.Курчатова.
Экспериментальную проверку
пришлось проводить прямо на первом блоке Чернобыльской АЭС в сентябре 1986
года, незадолго до его повторного пуска 1 октября. Оказалось, что при снижении
уровня воды до половины активной зоны реактивность выросла на огромную величину
5β. Руководитель эксперимента, главный инженер Чернобыльской АЭС, Н.А.
Штейнберг вспоминает: «Мы, эксплуатационники, наконец, осознали, на какой бомбе
сидели все годы. Тем не менее через несколько дней после эксперимента на
специальной сессии МАГАТЭ руководители ИАЭ и НИКИЭТ с оптимизмом докладывали о
замечательном РБМК-1000, его чудных характеристиках и персонале Чернобыльской
АЭС, который взорвал реактор…». Из книги Г.А.Копчинского, Н.А.Штейнберга
«Чернобыль: как это было. Предупреждение».
Главные
конструкторы реакторных установок – ОКБ «Гидропресс» и НИКИЭТ, организации
Минсредмаша – как монополисты были практически невосприимчивы к любой
критике и замечаниям не только от научных и проектных организаций Минэнерго, но
и собственных организаций, включая ИАЭ им. Курчатова. В первую очередь это
относилось к проекту АЭС с РБМК-1000. Это была одна из главных причин, почему
не удалось предотвратить аварию на Чернобыльской АЭС.
Другая причина
– недостаточная координация между организациями Минсредмаша СССР и Минэнерго
СССР, особенно в части безопасности. Более того, со стороны Минсредмаша СССР не
поддерживались и даже пресекались всяческие попытки свободного обмена
информацией. Процветал монополизм в решениях. Роль Минэнерго СССР как заказчика
была принижена, а она должна была быть головной.
Кроме того,
только в середине 1983 г.
на базе надзорного подразделения Минсредмаша СССР был организован независимый
надзорный орган в стране — Госатомэнергонадзор СССР. Он был еще слишком слаб и
зависим, для того чтобы противодействовать решениям организации Минсредмаша
СССР, даже если считал, что они нарушают безопасность АЭС.
Очень хорошо об
этом написал бывший работник ЧАЭС В.И. Борец. В ноябре 1975 г. он находился на
блочном щите управления (БЩУ) на первом блоке Ленинградской АЭС,
когда произошла авария с расплавлением одного технологического канала,
разгерметизацией твэлов, попаданием ядерного топлива в контур и выбросами в
окружающую среду.
На следующий
день после аварии В.И.Борец не смог ознакомиться с записями в оперативном
журнале начальника смены блока. Директор ЛАЭС запретил показывать записи
работникам Минэнерго (ЧАЭС была в подчинении Минэнерго СССР, а ЛАЭС —
Минсредмаша СССР). На следующий день его вызвал заместитель директора по режиму
ЛАЭС, которому он рассказал, что был поражен резким ростом мощности и скорости
разгона реактора, большим мощностным положительным эффектом реактивности
реактора. Реактор при такой физике процесса взрывоопасен!
Он объяснил
замдиректору по режиму, что это значит: «Представьте себя за рулем
автомобиля. Заводите мотор. Трогаетесь. Плавно разгоняетесь. Переключаете
передачи. Скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа. И вдруг автомобиль
начинает самостоятельно разгоняться: 80, 100, 130, 150 км/час. Тормозите —
никакого эффекта, разгоняется. Как Вы будете себя чувствовать? Вот такое было
ощущение у меня на БЩУ перед аварией. Понимаете? Надо немедленно ученым
разобраться с этим эффектом.» Но до аварии на Чернобыльской АЭС было
сделано слишком мало. Ответственность за это несут ИАЭ и НИКИЭТ – научный
руководитель и главный конструктор проекта РБМК.
В сентябре 1984 г. на совещании у
начальника главка Минэнерго СССР Ю.Н. Филимонцева была сделана одна из
последних попыток исправить ситуацию перед аварией. От НИКИЭТ принимали участие
Василевской В.Н. – завлабораторией по безопасности РБМК и Полушкин К.К. –
главный конструктор РБМК. На нем были подняты уже известные недостатки физики
ректоров РБМК: положительный мощностной эффект реактивности, положительный
эффект реактивности вытеснителей стержней СУЗ при вводе стержней в реактор,
малая скорость погружения в реактор стержней СУЗ и т.д. На этом совещании В.И.Борец рассказал о своих наблюдениях в процессе аварии на ЛАЭС в 1975 г.
Однако
представители НИКИЭТ категорически отказались внести в протокол предложенный
перечень мероприятий по приведению физики реактора РБМК в рамки приемлемых для
эксплуатации характеристик. Эти мероприятия были выполнены на всех реакторах
РБМК только после аварии на ЧАЭС 1986
г. При существующей в то время системе управления и
принятия решений в Минсредмаше СССР работники НИКИЭТ, прекрасно зная эти
недостатки, просто не могли согласиться с ними…
В создавшейся
ситуации было высказано, чтобы НИКИЭТ и ИАЭ записали в регламент по
эксплуатации реактора РБМК о том, что на малой мощности с допустимыми по
регламенту малыми запасами реактивности ректор РБМК становится взрывоопасным, а
также расписали мероприятия по исключению такого состояния с последующим внедрением
полного объема мероприятий по обеспечению безопасной физики ректора. В ответ
представители НИКИЭТ заявили, что, если в протоколе будет хоть один недостаток
РБМК, они такой протокол не подпишут.
Тогда Ю.Н.Филимонцев
поступил так: в протокол записали весь перечень мероприятий, внесли в список
всех участников совещания, в том числе и представителей НИКИЭТ, а протокол
подписал один руководитель совещания Ю.Н.Филимонцев. Протокол вышел с грифом
«Для служебного пользования». Руководство ЧАЭС с протоколом было ознакомлено.
Однако до аварии 1986 г.
ни одно мероприятие из протокола по улучшению физики РБМК не было принято к
устранению ни на одной АЭС с реакторами РБМК.
И в регламент
по эксплуатации АЭС РБМК не были внесены дополнения в соответствии с этим протоколом.
Этот пример
показывает, что тогдашняя двухголовая система управления гражданской атомной
энергетикой Советского Союза с доминированием Минсредмаша и слабым
Госатомэнергонадзором оказалась чрезвычайно неэффективной.
Осенью 1986 г. я был приглашен в
состав технической комиссии (11 членов) при Генеральной прокуратуре СССР для
написания технического заключения о причинах аварии на IV блоке Чернобыльской
АЭС и степени виновности в ней руководства станции и сотрудников Госатомнадзора
СССР. Тогда мне не были известны результаты эксперимента на I блоке ЧАЭС (по
определению пустотного коэффициента реактивности), а протокол совещания у
Филимонцева от сентября 1984
г. в комиссии не фигурировал, поэтому я не был с ним
знаком. Большинство членов комиссии были сотрудниками ИАЭ, НИКИЭТа и других
организаций Минсредмаша СССР. При подписании технического заключения я был
единственный, кто написал особое мнение о том, что к аварии на Чернобыльской
АЭС, кроме ошибок оперативного персонала, привели недостатки в конструкции
системы управления защиты реактора. Летом 1987 г. на суд в Чернобыль
меня не пригласили.
Двухтомник
Б.И.Нигматулина вышел в свет в 2019 году в Издательском доме МЭИ:
Том 1.
«Макроэкономика Мира. Состояние и прогноз (1970-2017-2050 гг.». 408 страниц с
иллюстрациями.
Том 2.
«Атомная энергетика Мира и России. Состояние и прогноз 1970-2070-2040 (2050)».
353 страницы с иллюстрациями.
Двухтомник предназначен для
руководителей предприятий атомной отрасли, менеджеров высшего звена в области
экономики, энергетики и строительства АЭС, научных работников, инженеров,
преподавателей вузов, аспирантов и студентов.
