Вышла в свет книга Б.И.Нигматулина и В.А.Пивоварова «Реакторы с тяжелым жидкометаллическим теплоносителем. История трагедии и фарса». Подробнее 

Иван Степанович Мартынушкин – человек легендарный. Прошел войну, командовал пулеметной ротой, был в числе первых советских воинов, освобождавших Освенцим, Победу встретил в госпитале в Чехии. Затем демобилизация и работал в Первом главном управлении Спецкомитета при Совмине СССР. «Парень из простой семьи, отец – сапожник, мама – разнорабочая» служил в руководстве ПГУ секретарем первых лиц, окончил МИФИ и 1-й Московский пединстиут иностранных языков, объездил много стран с передвижной выставкой «Атом для мира», работал в Госстандарте и СЭВе.

Неоднократно принимал участие в праздновании Великой Победы на Красной площади – на парадах ему отводили место возле Президента России, с ним же он ездил на юбилей освобождения Освенцима в Польше. В свои 101 год Иван Степанович полон сил, шутит, помнит до мельчайших подробностей войну и свою работу в атомной отрасли, ведет активную ветеранскую работу – выступает в школах и музеях. О его военном пути можно найти много материалов, а вот о работе в Спецкомитете Иван Степанович впервые рассказал так подробно. Его воспоминания драгоценны, с согласия пресс-службы НИЯУ МИФИ публикуем полный текст интервью.   

- Иван Степанович, в этом году атомная отрасль отмечает 80-летие. В августе такой же юбилей будет отмечаться и со дня создания Спецкомитета по использованию атомной энергии, в руководстве которого вам довелось работать. Расскажите, пожалуйста, как вы попали в Первое главное управление Спецкомитета?

- В 1946 году я демобилизовался, приехал в Москву, и встал вопрос – куда устроиться на работу – у меня ведь не было законченного среднего образования (школу я окончил позже экстренном). Меня оставляли в армии, предлагали повышение, но я уже был нацелен на гражданскую жизнь. Мама моей одноклассницы работал в ПГУ у одного начальника секретарем, она меня порекомендовала там и я начал свою работу в ПГУ в небольшой строительной конторе в должности экспедитора – ездил по разным заводам и предприятиям и завозил оборудование в наши физические и химические институты близ Ленинского проспекта. А контора наша находилась недалеко, кстати, от МИФИ, тоже на улице Кирова.

 Фото 1. С однополчанами. И.С. Мартынушкин – второй слева в первом ряду

- А как вы попали к Михаилу Георгиевичу Первухину?

- Таких контор строительных было много, они все были объединены в один трест, у которого была общая профсоюзная организация с Первым главным управлением (чем занимались в ПГУ, я тогда только еще догадывался). Однажды я выступил на каком-то профсоюзном собрании, на меня обратили внимание. И потом пригласили организовать строительство пионерского лагеря для детей сотрудников ПГУ, назначили замдиректора лагеря по хозяйственной части. Там работали бригада наших строителей и пленные немцы – им поручали черновые работы.

В 1947 году лагерь был построен за три месяца, буквально с нуля, я получил благодарность от руководства, лагерь и сегодня тепло вспоминают многие сотрудники отрасли. А мне тогда надо было опять думать о своем трудоустройстве. В этот момент к нам в ПГУ назначили Первухина, который был министром химической промышленности – в ПГУ он стал заместителем Бориса Львовича Ванникова и занимался объектом в Свердловске. Первухину требовался секретарь, порекомендовали меня. Надо сказать, что начальники такого ранга тогда брали себе в помощники в основном ребят – работа эта была нервная, они могли и горячиться, «выражаться», а при женщинах это было неудобно.

 

Фото 2. Запись в трудовой книжке о начале работы в «Главстрое СССР» – так в целях секретности именовался в открытых документах Спецкомитет

- В чем заключались ваши обязанности?

- Во-первых, звонки от министров, от ученых, из Кремля – надо было обеспечить нормальную работу, чтобы все смогли поговорить с Первухиным вовремя. Потом  я стал работать уже у Ванникова. Но на самом деле мы работали секретарями у всех: Ванников уезжает в командировку – его заменяет Первухин, уезжают они оба – остается Завенягин. В командировке я за ними не ездил, нас было четверо дежурных секретарей, один из них, Василий Федосеев, ездил с ними, очень хозяйственный мужик был. Первухин знал, что я еще и учусь, может быть, поэтому меня не дергали. Приходили мы на службу к 11 часам утра и дежурили сутки через двое.

Поступая на работу, я подписал массу обязательств по секретности, но чем занимались в ПГУ, я долго не знал. В народе, правда, догадывались, о чем свидетельствует такой забавный случай. Одновременно с этой работой я поступил в вечернюю школу, чтобы закончить среднее образование. Школа находилась в Харитоньевском переулке, недалеко от улицы Кирова. Как-то я выхожу с работы, а мимо идут наши ученики и один из ребят спрашивает: «Иван, ты тут работаешь?» «Да», говорю. «Да тут же немцы делают атомную бомбу!» Какие немцы?!  Где? Во дворе, что ли?.. Но информация, конечно, отложилась у меня в голове.

- Расскажите, пожалуйста, о Борисе Львовиче Ванникове. Когда говорят об атомном проекте, упоминают Берию и Курчатова, а о Ванникове же вспоминают редко, он во многом недооцененная личность.

- Да, я собираюсь выступить на эту тему именно. Ванникова и других первых лиц Спецкомитета почти не знают, а это огромные величины, на их плечах лежала колоссальная нагрузка и ответственность!  Вот Борис Львович Ванников – у него была сложная судьба. В должности наркома боеприпасов он был арестован перед самой войной. Просидел два месяца в тюрьме, а затем его личным распоряжением Сталина выпустили и назначили заместителем наркома вооружения…

При приеме на работу он со мной познакомился, мы немного поговорили, довольно спокойно и по-деловому, он сказал, что все обязанности мне объяснит начальник секретариата. А вообще Ванников был человек горячий, мог выражаться очень жестко. Во многом это было из-за его гипертонии – мне не раз приходилось вызывать ему скорую помощь, ему ставили пиявки и он приходил в себя. Каждое утро о здоровье Ванникова по телефону справлялась его супруга, Ревекка Львовна. Он всегда с утра просил «стакан простоквашки и яичко, только Ревекке Львовне не говорите про яичко» – наверно, при его заболеваниях это было нельзя. Личных разговоров мы никогда не вели, только служебные. Как-то раз он плохо себя чувствовал, решил отдохнуть, и не поехал на совещание к Берии. И когда от Берии позвонили, я сказал, что Борис Львович еще не приезжал. А Борис Львович в это время, оказывается, сам позвонил другому помощнику Берии, не тому, с кем я разговаривал. Потом тот, с кем я разговаривал, Клочков, устроил мне разгром: «Вы меня обманули! Вы что, работать там не хотите?!». Я рассказал начальнику секретариату всё, тот Ванникову, который очень разозлился на Клочкова и позвонил первому помощнику Берии: «Он что у меня тут командовать будет?!» Разбушевался, бросил трубку. Он иногда бывал очень резок.

- Есть такое представление о том времени, что всё держалось на страхе тогда… Как вам работалось?

- Конечно, в 1990-е годы особенно, написали много неправды о том времени. Естественно, секретность налагала определенные ограничения, у нас не было принято, скажем, интересоваться, что делается в соседней комнате. Мы не должны были появляться в ресторанах, в разных людных местах, особенно, где было много иностранцев. Но мы воспринимали это нормально. Что все боялись и ждали стука в дверь ночью – это чушь.

- Вам приходилось видеть Берию?

- Был один такой случай. Его помощник позвонил Ванникову и затребовал какую-то справку, а в это время не было свободных фельдегерей (говоря современным языком, курьеров) и Ванников попросил меня отвезти эту справку Берии: «Поезжайте на моей машине, пропуск вам закажут, передайте запечатанный конверт помощнику Берии – Махнёву». Когда я передавал пакет в приемной, как раз вышел Берия, посмотрел на меня и спрашивает помощника: «Кто? Откуда?» Помощник объяснил. «Ладно. Я к хозяину иду», – сказал Берия, кабинет Сталина был рядом. Так что видел я его только один раз. А по телефону он часто звонил. У него был сильный акцент: «Хдэ Ванныков?» – он всегда спрашивал. Отвечаю, что он там-то, найти его? «Нэ надо».

- Вы помните день, когда стало известно об аресте Берии?

- В тот момент главком управлял Завенягин, и в этот вечер он находился на объекте. Работали мы сутки через двое, и иногда, когда всё было тихо и спокойно, могли подремать на диване. В тот день Завенягин позвонил и говорит: «Не спи, могут быть важные события!» А когда приехал, велел снять портрет Берии. Приходили к нам и «гости» после этого из МГБ и правительства, одного я узнал – это был Максим Захарович Сабуров, он был зампред Госплана. Тогда стоял вопрос – проверить, не навредил ли Берия атомной отрасли? Это чушь, конечно, у него везде были свои уполномоченные, такая система контроля была серьезная. Сабуров не захотел у нас работать, поставили в результате руководителем Вячеслава Александровича Малышева, он раньше вел у нас в Спецкомитете секцию машиностроения в научно-техническом совете. Он был зампред Совмина тогда одновременно, очень энергичный человек. 

Возвращаясь к аресту Берии. После этого пошли разные разговоры. Одни говорили, что поделом ему. С одной стороны, он жестокий человек, но с другой – я знаю, что он решал разные вопросы и по-доброму: помню, что он велел оставить на работе человека, которого пытались несправедливо уволить. А Игорь Васильевич Курчатов прямо говорил, что без Берии атомную проблему бы не решили.

Фото 3. Б.Л. Ванников и И.В. Курчатов – оба трижды Герои Социалистического труда. Уже созданы атомная и термоядерная бомбы. Середина 1950-х гг.

- Кого из ученых, работавших в атомном проекте, вам довелось видеть? Курчатова?

- Да, и всю команду: Юлия Борисовича Харитона, Якова Борисовича Зельдовича, Абрама Исааковича Алиханова, Льва Александровича Арцимовича, Исаака Константиновича Кикоина и других… Ну, например, Курчатов – он был совершенно не таким, как показали в наших сериалах,  это отвратительные фильмы. Он был веселым человеком, в главке он вызывал у всех улыбку, особенно когда он шел по коридору, и, заходя то к одному начальнику, то к другому, напевал известную песенку: «Куда ни поеду, куда ни пойду, я к ней загляну на минутку». Курчатов был богатырского сложения, очень крепкий, с бородой. И вроде он такой веселый, но всегда чувствовалась в нем внутренняя собранность и серьезность.

Анатолий Петрович Александров был очень спокойный человек, такой немного увалень. Как известно, он был совершенно лысый, но надо лбом у него было немного вьющихся волос, поэтому Курчатов его прозвал «Курчавый». По телефону Игорь Васильевич всегда спрашивал так: «Товарищ Мартынушкин, у вас Курчавый там не появлялся?». «Сейчас я его найду», – отвечаю. У всех были прозвища: у Курчатова, конечно, «Борода», у Ванникова – «Бабай», у Завенягина Абрама Павловича – «Павлов», у Берии  не было, а какие у остальных уже не вспомню. Это было нужно и для соблюдения секретности.

Юлий Борисович Харитон был невысокого роста, худощавый, почти моей комплекции, был  очень добрым человеком. Когда его избрали в Верховный Совет СССР, к нему начали поступать письма от избирателей с разными просьбами. А после испытаний атомной бомбы все участники атомного проекта получили огромные премии, так Харитон, не зная, что ответить на эти письма, особенно по квартирным и бытовым вопросам, просто высылал адресатам деньги из своих премий и гонораров. 

Яков Борисович Зельдович был всегда очень деловитым, строгим, ловким человеком, такой «вещью в себе». Андрей Дмитриевич Сахаров обычно звонил по телефону, лично общаться не пришлось. Гинзбург и Ландау в нашем главке бывали редко.

Исаак Константинович Кикоин в обычном разговоре не очень хорошо выговаривал слова, но зато на лекциях, одну из которых я слушал в нашем институте, дикция у него была великолепная. Он увидел меня потом, спросил, как я сюда попал. Я объяснил, что учусь на вечернем, но, сегодня пришел в институт днем и увидев, что вы читаете сейчас лекцию, решил вас послушать.

Когда испытания бомбы уже состоялись, помещения нашего  главка стали использовать для совещаний авиаконструкторов, которые разрабатывали средства доставки бомб. Весь цвет авиации я видел – Королева, Мясищева, Лавочкина, Яковлева, Сухого, Ильюшина, Туполева.  Последний особенно запомнился, он всегда просил чая: «Я человек старый, я без чая работать не могу!» Часто бывали у нас маршалы Жуков и Василевский.

- Что такое был Спецкомитет – в нескольких словах можете сформулировать?

- Это был генеральный штаб, как в армии практически. Война кончилась, но угроза новой войны долго висела над страной. На нас замыкались все министерства, каждое из них имело какое-то обязательство перед нами –  атомным проектом действительно занималась вся страна. Тут в одной книге телеведущего Владимира Соловьева я прочел, что большевики сначала уничтожили всех ученых, а затем занялись воровством научных знаний из-за рубежа, которые уже новые советские ученые присваивали. Это абсолютная неправда! Харитон и Зельдович просчитали цепную реакцию уже в 1939 году, уже многие заделы в нашей науке для атомного проекта были созданы. Наши ученые-физики активно продвигались в ядерной проблеме, многие из них были очень амбициозны, поэтому я всегда удивлялся, как Игорь Васильевич мог их удерживать в одной команде – он был огромным авторитетом для них. И для всех нас.

- Самое время спросить, как вы попали в МИФИ?

- Очень просто. Когда я закончил десятилетку, стал вопрос, где учиться дальше? Самым близким институтом – и по работе, и по месту жительства – я жил на  площади Дзержинского (ныне Лубянка) – был МИФИ, да и я уже знал многих преподавателей, задействованных в атомном проекте. Правда, к вступительным экзаменам я опоздал, но директор МИФИ разрешил мне сдать экзамены отдельно по разным предметам, так как приемную комиссию он собрать уже не мог. Физику, химию, математику, английский я сдал очень хорошо, а преподавателя русского уже не было, и мне простили. Поступил я на факультет общей физики, потом увлекся электроникой. Закончил МИФИ я по направлению «автоматика и электроника». Специальность инженера-физика мы оправдывали полностью – изучали и сопромат, черчение, начертательную геометрию и другие. Все студенты на вечернем были в основном уже сотрудниками научных институтов, если у них возникали проблемы, скажем, по математике, они могли обратиться к своим коллегам на работе, а мне приходилось самому всё учить, бывало трудновато.

Фото 4. Диплом И.С. Мартынушкина, подписанный профессором МИФИ П.А. Черенковым

- Черенков был председателем выпускной госкомиссии, когда вы защищали диплом. А кто был научным руководителем у вас?

- Директор МИФИ Иван Иванович Новиков. Он помогал мне с аппаратурой для диплома… На защите диплома мне задали каверзный вопрос по электронике, связанный с какой-то лампой – нельзя ли ее исключить из схемы? Черенков вмешался и сказал, что вопрос не по делу, что ему важны мои графики, в своей работе я исследовал клистроны на стабильность. Видимо, он и был заказчиком темы диплома. Но за диплом я в итоге получил «четвёрку».

- Вы учились еще в старом здании МИФИ, на улице Кирова.  Какой была тогда студенческая жизнь?

- Веселой, наша группа собиралась у меня дома по праздникам. В здании на Кировской некоторая его часть тогда принадлежала студии художников, и чтобы попасть в наш кабинет, надо было пройти мимо них, а там позировали обнаженные девушки… Когда кто-то опаздывал, преподаватель его всегда спрашивал: «Позёрш наблюдал, наверно?» Преподаватели в целом были очень доброжелательные, помогали нам.

- Закончив МИФИ в 1958 году, как планировали свою жизнь дальше?

- За год до окончания института я разговаривал с Игорем Васильевичем Курчатовым относительно своего будущего, можно ли перейти к нему. Он ответил в своей обычной манере: «Я – за! Поговори с Тоболиным» (это был его заместитель по хозчасти, полковник). Но вышло по-другому. Тут надо пояснить, что в мои обязанности в пору работы секретарем у Ванникова входило отбирать из сводок ТАСС полезную для нашего ведомства информацию. Нам привозили пачки ротапринтных распечаток из ТАСС – надо было отобрать всё, что касалось урана, свинца, графита, ртути, ядерной физики, научных публикаций и так далее. Ванников прочитывал и возвращал мне папку. Многие его замы тоже потом читали эти папки по ночам. Один из них, Василий Семенович Емельянов, ставший потом начальником главка в Госатоме, всегда их читал, и всегда расспрашивал меня как дела, как учеба. И как-то я ему сказал, что собираюсь перейти к Курчатову. Он мне ответил, что, во-первых, в моем возрасте (а мне уже было 33 года) придется конкурировать с двадцатилетними ребятами, только что закончившими дневные институты, а во-вторых, зарплата там будет гораздо ниже: здесь я получал 2000 рублей (в старых деньгах), а там я буду только на должности техника и лаборанта с зарплатой 700 рублей – так Игорь Васильевич проверял будущих сотрудников первые полгода… А у меня уже была семья, две дочки. Емельянова как раз назначили в Госатом, и он предложил мне перейти к нему в отдел управления информацией, который должен заниматься выставками, быть куратором выставки на ВДНХ.

 

Фото 5, 6. И.С. Мартынушкин: «Выставка «Атом для мира» в Дании проходила в здании Городского Совета, в Ратуше – нам выделили первый этаж по инициативе бургомистра. Пришло очень много народа. Открывал выставку премьер-министр Дании».

- Как появилась идея демонстрировать достижения СССР в атомной области с помощью передвижных выставок?

- Я точно не знаю, но слышал, что в одном из отчетов послов в международный отдел ЦК КПСС упоминалось о такой выставке, организованной американцами. Было принято решение сделать передвижную выставку по мирному атому – для показа ее за рубежом. Я в то время курировал павильон «Атомная энергия» на ВДНХ, и эту работу тоже поручили мне. Первую выставку «Атом для мира» мы отвезли в Югославию. Гидами по выставке мы брали преподавателей вузов, в том числе из МИФИ тоже. Экспонаты там были такие: модель реактора атомной станции, модели исследовательских реакторов разного типа (водо-водяные и нейтронные), модель атомного ледокола «Ленин», кобальтовая пушка, множество стендов с фотографиями пациентов, где демонстрировались положительные результаты ядерной медицины, техника проверки сварочных швов на трубах в металлургии. Всё было сделано очень красочно, много фотографий, где были видны наши люди за работой. Мы старались показывать то, что интересовало простых людей во всем мире. 

- Сколько стран вы посетили с этой выставкой?

- Сначала я поехал в Югославию (как раз после визита Хрущева туда, когда стали налаживаться отношения), меня послали посмотреть, как проводятся подобные выставки, на что обращают внимание посетители. Я доложил свои выводы, а потом уже стал куратором этих передвижных зарубежных выставок.

Фото 7, 8. Открытие выставки «Атом для мира» в Италии. 1957 г. На втором фото И.С.Мартынушкин – первый справа, П.Тольятти – третий справа.

Первая выставка, которой руководил я сам, была в Италии, в Риме, в 1957 году – там как раз проходил конгресс по ядерной физике и электронике. В этом зале конгрессов был представлен и американский раздел, там внимание привлекал небольшой макет спутника, пикавший на потолке. А мы как раз приехали после запуска настоящего советского спутника в октябре, и, конечно, после этого основное внимание было привлечено к нам. Надо сказать, что смотрели не только на наши экспонаты, но и на нас самих – что за люди такие советские? Приходило много старичков-белогвардейцев, приносили литературу антисоветского эмигрантского Народно-трудового союза, поддерживаемого ЦРУ, ласково так заговаривали с нами: «Русский народ ведь такой хороший, вот коммунисты только плохие». Я им говорю: «Вот я коммунист, я вам плохой?» – «Нет, ну что вы!». После закрытия выставки мы повытаскивали из разных углов их «макулатуру»… У нас была бригада итальянских рабочих в распоряжении, и в ней работало три брата: коммунист, социалист и третий – еще каких-то других убеждений. Они постоянно дискутировали между собой, как и лидер компартии Италии Пальмиро Тольятти с христианским демократом и мэром Рима Умберто Тупини, оба они пришли к нам выставку и все время спорили.

Фото 9. «После Италии был Афганистан, там была большая торгово-промышленная выставка, нашу экспозицию посетил король Мухаммед Захир-шах».

Вообще, выставка везде становилась не только культурным, но и общественно-политическим событием. О нас писали газеты. Например, в Лондоне, в 1968 году после событий в Чехословакии, прибежал какой-то провокатор и вылил посреди экспозиции едкую жидкость, наш рабочий-такелажник так саданул ему, что он через ступеньки перекатился и вышиб дверь. Полицейские были в восхищении. Ходили и демонстранты по улице перед павильоном с плакатами «Россия – тюрьма!» Но полицейские нас успокоили: «Нам дана команда вас оберегать». В принципе, везде посетители относились к нам с интересом и по-доброму. В Японии, где наша выставка была частью экспозиции большой международной торгово-промышленной выставки, типа ЭКСПО, незадолго до нашего приезда американскую часть выставки посетил госсекретарь США – японцы так протестовали против его присутствия, что ему пришлось спасаться на вертолете, он по веревочной лестнице на него поднимался. А потом приезжал туда Микоян – его принимали необыкновенно тепло, приветствовали его кортеж на улицах...

Выставок было несколько, одновременно они проходили в разных странах, я со своей экспозицией ездил еще в Грецию, в Швецию, в Индию, в Сирию или в Египет (уже не помню), должны были выставку и в Судан отвезти, но там случилась революция, всё отменилось. Около восьми лет я этим занимался.

- А ученые приходили?

- Нильс Бор приходил в Копенгагене, но общение мое с ним было недолгим, всего час, к сожалению – Бор хотел прийти еще раз, изучить экспонаты повнимательнее, но заболел. Я слышал, что какие-то консультации для нас он делал по первой бомбе, нелегально, естественно…

 

Фото 10. На выставке «Атом для мира» Иван Мартынушкин рассказывает Нильсу Бору об устройстве реактора – макет для выставки изготовили в Курчатовском институте

Бор пригласил нас посетить его институт. Там в одной лаборатории нам рассказали забавный случай: ее сотрудников попросили проверить русских крабов, которые Советский Союз экспортировал во многие страны, на предмет радиоактивности, потому что были такие материалы в прессе, что они заражены, так как их добывают в каких-то опасных местах. И вот этих ученых спросили: сколько вам надо крабов для проверки? Они не растерялись и сказали: коробки хватит (а в коробке 30 банок). Они по кусочку из двух банок отщипнули, замерили, ничего, конечно, не нашли. Остальное съели. Теперь, говорят, «думаем, как раскрутить их на вашу черную икру».

- После работы в Госатоме вы перешли в Госстандарт.

- Да, в 1963 году, там как раз разворачивались работы по измерению ионизирующего излучения, создавались эталоны. В должности начальника отдела я там курировал развитие этих работ. А затем перешел в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи стран соцлагеря), где уже был отдел стандартизации документации, а на его основе там организовали отдел стандартизации по метрологии – вот в нем я проработал почти 20 лет в должности эксперта. Но павильон «Атомная энергия» всегда оставался в поле зрения, я занимался различными расчетами для них, проверкой приборов для экспозиции, консультациями.

 

- Вы успели побывать в новом павильоне «Атом» на ВДНХ?

- Всей семьей побывали: дочка, внучка, правнучка и я. Красота и сила, он соответствует величию нашей страны! Наш старый павильон уже не вмещал все достижения в атомной отрасли. А в новом просторно и все так правдоподобно сделано, что я просто увидел свой кабинет практически там – стол с зеленым сукном, стул, дверь в кабинет Ванникова, телефоны, лампа, телевизор. Я им там целую экскурсию провел, так что экскурсовод даже сказал, что он за этот час узнал столько, сколько за все время работы в павильоне.

- В современном МИФИ вы бывали – на Каширском шоссе?

- Нет, но мне очень хотелось бы. 

- Пожелайте, пожалуйста, что-нибудь сегодняшним студентам ядерного университета.

- Успешного окончания и найти работу своей мечты. Все-таки в этот вуз идут ребята, которым физика не чужда, идут не ради «корочки». Значит, им эта наука интересна, желаю им двигаться с успехом по этой траектории! Мне в свое время предлагали защищаться, но это не поощрялось, а даже каралось тогда, если сотрудники аппарата делали свои диссертации в научных институтах.

- Конечно, мы не можем не спросить о войне, и об освобождении Освенцима. Вы не раз раньше участвовали в торжествах в Польше и у нас в стране, причем вместе с Президентом России. Ваше фото с Владимиром Путиным на последнем параде 9 мая этого года облетело СМИ.

- Я вот, к сожалению, не успел на параде рассказать Путину, какие спекуляции сейчас идут вокруг Освенцима, что его якобы освобождали американцы – теперь так поляки говорят.

 

Фото 11. С Владимиром Путиным на 60-летии освобождения Освенцима: в Польше и на борту президентского самолета

Когда я был в Польше на съемках документального фильма «Краков. Взрыва не будет», то администратор гостиницы, где наша группа остановилась, уверяла нас, что и Краков освободили американцы. Режиссер нашего фильма предложила ей 200 евро, если она найдет хоть одно доказательство этого. Когда мы вернулись со съемок вечером, она с большим удивлением признала, что неправа. Я ей говорю: «У вас тут за бульваром кладбище – посмотрите, чьи там фамилии? Русские. Мы 600 тысяч человек положили за освобождение Польши…» Но теперь это не хотят помнить. У меня как-то взяли интервью для немецкого журнала «Шпигель» на ту же тему, но долго его почему-то не публиковали. Журналист мне потом рассказал, что редактор поставил ему условие: интервью может выйти только при условии, что он найдет американца, который тоже освобождал какой-нибудь концлагерь. Он нашел американца, который освобождал Дахау. Интервью вышло.

- Спасибо, дорогой Иван Степанович! Низкий поклон за всё и ждем вас в МИФИ!

Материал подготовила Ксения Ерохина, пресс-служба НИЯУ МИФИ