Фонарь умирал…
Дата: 20/03/2021
Тема: Физики и Мироздание


 Дмитрий Тайц (Дельтий Эркуб)

(…на одной из дальних линий Васильевского Острова.) Н. ГОГОЛЬ.

Самый удивительный и необъяснимый феномен послевоенного Санкт-Петербурга заключается в том, что сохранилась в полноценной явственности его Сущность. Завораживающее инфернальное совершенство только усилило свою мощь патиной обветшалых постблокадных фасадов. Лишаи позеленевшей бронзы, клоки мха в щелях каменных блоков (сорванцы безотцовщины выковыривали вместе со свинцом для ловли рыбы).



Отполированный Адмиральский Кортик Крузенштерна – герб гаванской шпаны. (Памятник – Священное место для бандитских сходок, а конкретнее – участок, где видимость рукоятки обретала фаллический облик). Как это не удивительно, но дуга домов набережных с затопленными подвалами, выбитыми или заколоченными окнами, с полосами косой маскировки, сохранилась почти не порушенной, и в своей запущенности – удивительно Петербургской.

Устояли священные высоты. И – это чудо! Несмотря на зачерненные купола и шпили великолепной немецкой оптикой даже в пасмурный день они просматривались с Пулковских Высот. Варшава, Сталинград, Дрезден… практически сметены войной. Бог миловал Петербург. С ужасными ранами он остался, по сути своей таким, каким его видели и воспринимали Гоголь, Белый, Пушкин… Сущностно неизменным. Да, Город после тяжелейшей борьбы воспринимался таким, каким, возможно, принимают друзья любимого боксера, победившего в тяжелом бою. И если честно признаться, не только война, но и большевизм сокрушил многое. Непричастные к изгнанию из Имени Града слов «св. Петр», большевики растоптали «Императора Петра», сменив имя и суть Столичного «Бурга» (крепость) в огражденное поселение. Но не вышло! Не вышло обгадить «Дворцовую» – «урицким», а «Невский» – «25 октябрем». Само очистилось. Хотя полуматерное «халтурина» долго отмывалось до «Миллионной». «Воровского», «Сакко и Ванцетти»,…. Несчастная Гатчина опоганена дважды. Сначала «Троцком», а далее, после 28 г., – «Красногвардейском». Потом благодеяние Сталинского маразма: назначая салют, оговорился «Гатчиной». Так и стало. Совковые имена с легкостью отбрасываются как гнилая кожа со здорового тела. Забавно, но веселые, звучные, «чухонские»: «Куокола», «Раута», «Келомяки»,… – эти «пароли» еще дореволюционного Петербургского художественно-артистического «Мира Искусств» сохранились до конца 50-х. Но «Териоки» звучали еще десятилетие. И, конечно, вряд ли Репин одобрил бы замену «Куокола».  

Запущенность коренного Петербурга, многолетний большевистский хозяйственный паразитизм, к счастью, не очень порушил исторический бэкграунд. Но уродство спальных полубарачных районов, иногда нисходящх до сарайного уровня, вплотную примыкающих к блистательному «Ядру», затруднило или даже почти уничтожило возможность подобающего развития достойной современностью. Если советским властям было не безразлично, что думает западная «прогрессивная» интеллигенция о наших стройках и достижениях, в ожидании, конечно, похвалы, то нынешним на этих глубоко плевать. От наводнения Град защищен «Дамбой» – стоящее дело. Но беда в том, что нет «дамбы», спасающей Град от пошлостроя, и не только по его периферии.  

В середине 30-х Сталин задумал пропагандистский акт, пригласив в Москву восторженного поклонника, знаменитого левого французского интеллектуала Андре Жида. На широту и сердечность приема не поскупились. Грандиозные стройки, по сути Новой Москвы. Сносятся старые дома. Счастливый рабочий класс, трудящиеся, живут там, где жили капиталисты (наглядный признак победы социализма). Жид, окруженный участливым вниманием и заботой, восхищался стройками, кивал головой. Возвратившись, разразился жесточайшей критикой системы, примитивного убожества ее строек и уничтожения старой Москвы. Очнувшись от удара «троцкистского» предателя, Сталин решил (вообще-то, рискуя) пригласить другого видного левого интеллектуала, на этот раз еврея (в отличие от Жида). 1937год! Тогда, в Москве ходила эпиграмма:  

Лион Фейхтвангер у дверей
Стоит с ужасно мрачным видом.
Боимся, как бы, сей ЕВРЕЙ,
Не оказался Андре Жидом.  

Фейхтвангер не пошел за Жидом. Он похвалил Сталина, Бухаринский процесс, Московский соцстрой. (Книга «Москва 1937» вышла большим тиражом).

Есть одна уникальная особенность СПБ – это город «Петровского Чертежа» в принципе, и таким останется, каковой бы не была его дальнейшая судьба. Царь, прибыв в Голландию, узнал, что подобно общему чертежу и предшествующему сооружению корабля, объединяющего гармонически элементы в единое построение, таковой план-чертеж может предшествовать не только зданию, но еще и несуществующему городу. Возможность отображения на листе бумаги определенного, заранее принятого регулярного расположения отдельных и многочисленных несуществующих пока строений, и даже улиц – впечатлило Петра. Для петровской России – это было открытие «градостроения» как науки. Этим Открытием мы обязаны явлению Петербурга не только как военно-политического объекта – крепости или храма, но и как специфического произведения искусства градостроения. Петр бешено взялся за разработку эфемерного мистического города. Он сам его начертал на французской бумаге английскими, голландскими чернилами, немецким рейсфедером. Поднимитесь на воздушном шаре. Взгляните на реализованный в камне «чертеж ВО» («недоработан», каналы-то не прорыл!). Здесь, под ногами не искусно исполненный макет, повторяющий петровскую бумажную разметку, и даже его нумерацию линий, но исполненное в полноразмерном камне. Это революция. Овеществление. Реализация умствования Гения. С высоты птичьего полета – это чудесно исполненный ограненный алмаз. С его по рисунку гравированными в камне линиями и «прешпективами». Мистика воплощения. Белыми Ночами Грани так и не прорытых каналов сверкают окна верхних этажей. Ночной Город Света и Город дневной тьмы. Всему свое время. И всегда Город фонарей, даже когда нет нужды их зажигать.

«Хребет» и «Суставы» Града: Невский, Старо Невский, Миллионная, Адмиралтейство, Петропавловка, Александра Невского Лавра, «разграфленый» Васильевский…. Рука Основателя еще столетия «визировала» чертежи, даже если подписи там были Растрелли, Монферрана или Свиньина. Проектанты двести лет макали свое перо в невысыхающую чернильницу Петра.  

Невозможно не удивляться непорушаемой таинственной Силой «Гнезда Петрова» и заселение его специфической «мудрой инфернальностью» или, если можно так сказать, «снисходительной» дьявольщиной. По крайней мере, с несомненностью явленой нам через литературу. Мрачновато насмешливая, она оберегает, позволяя Городу оставаться самим собой, и приспосабливаться, высвобождаясь от разных «блокад», опутывающих горожан и Город, начиная, нет, не с октября1941 года. С октября17 года! И с остатками отсеченности от Мира, с которым Петербургу, как и всей стране, не по пути.  

Свет и Тьма – органические столпы мистики Санкт-Петербурга. Но город никогда не был просто серым, во всяком случае в представлении петербуржцев. Для петербуржцев, как и для живописцев, серый цвет – это смешение всех красок, и при внимательном рассмотрении можно прочувствовать каждую из них. Белые ночи обеспечивали городу бесподобную игру света и цвета. Я прекрасно помню удивительное, потрясающее впечатление от кроваво-красного «Зимнего». (Здесь немало Романовской, императорской «краски»: Алексей, Петр 2, Петр 3, Павел, Александр 2, Николай 2, Алексей…) Кроваво-красный… Растрелли, может быть, имел это ввиду. Ныне «Зимний» удостоен цвета подмосковной загородной дачи, как и подобает его новому периферийному статусу. Но и этот заурядный цвет не умалил его величие.  

Город особого Цвета и особого Света. Гоголь, тянущийся к этому измерению, две неоконченных вещи начинает так: «Фонарь умирал на одной из дальних линий Васильевского Острова… Одни только белые каменные домы кое-где вызначивались. Как страшно, когда каменный тротуар прерывается…». Притягательно, Страшно.  

Любая фантазия истинного гения – всегда правда. Поэтому: «На берегу пустынных вод…» слово «пустынных» можно понимать, как контраст грядущему заполнению этого пространства. Берег, на котором задумал Петр сотворение Города, был не только не пустынным, но превосходством своим, экономическим «этнографическим» разнообразием «давал фору» любому Московскому поселению. Здесь стоял город Ниеншанц; в городе и окрестности жили шведы, финны, ижорцы, вепсы, чудь, водь, славяне. (Имя хозяина одной усадьбы, которую до прихода Петра сожгли немцы, Субота Похабный). На гравюрах конца 17 века большое количество судов, в том числе солидные – двух и трех мачтовые. (Пристань «Заячего острова» – Петропавловка). Активная торговля с Амстердамом, Любеком, и не только с этими портовыми центрами. В «Ниеншанце было много превосходных пильных заводов, строились добротные красивые корабли» (Пыляев, «Старый Петербург»). «Красивые» – ключевое слово. Рыболовецкие хозяйства, плетение сетей, льноводство, охота, кузнечное дело, пахотные хозяйства. Вероисповедание в основном Лютеранское, но были и православные церкви. Дай Бог, чтобы таких «Пустынных брегов» была бы побольше и во всей России. Так, что же такого сверхъестественного, не умирающего, несравнимого ни с чем, мы обрели с Петербургом и в Петербурге? Москва тоже выросла не на пустом месте – из деревушки. Постепенно. Я не знаю, какие города в Европе выросли рывком, да еще и сразу Столицей. В Америке, пожалуй. Нью Йорк, Бостон… Но они если и стали неким символом, но не эстетическим образцом. И, если продолжить сравнение «новоградов», то ни в одном из них, кроме СПб, не нависает угроза потери своей самости от небрежения марионеточных безвластных властей, трепещущих от страха начальничков (не обидеть бы Москву), от алчных застройщиков, желающих поживиться не тратясь, в том числе и на архитекторов. То общее, что можно было бы сопоставить с историческими «новоделами», к которым несомненно относится и Петербург, я бы обозначил так:  

 Колониста, задумавшего Нью Йорк на месте рыбачьего поселения на берегу океана, я представляю такелажником, приволочившим гигантские камни ради сооружения великого «Тотема». Наш же Создатель доставил грандиозную глыбу итальянского мрамора к берегам восточного парадного входа в Европу, чтобы изваять – «Лаокоон».

Уважаемые читатели, набравшиеся терпения дочитать эту заметку, хочу обратить ваше внимание на некую «врожденную» особенность Санкт-Петербурга, всегда бросающуюся в глаза, и которую не находим в других городах. Я не знаю, как это назвать. Ну, скажем так, элемент некоей благородной приподнятости с ощущением «отдельности», «отделенности», по отношению к другим городам. Ужасающая блокада 1941, по сути, попытка расправы и уничтожения стен и жителей, не изгнала исконную петербургскую особость. Специфичности, выраженной не только в каноническом четком «ч» в слове «скучно» и «конечно», но и в русской речи более высокого, не московского оттенка. Множество элементов выдают особость Города. Его выделенность в России. Конечно, ни в коем случае речь не идет об аналогии, скажем, выделения Гонконга от материкового Китая. Хотя, потенциал СПБ, торговый оборот и состав населения (ВО например, до 17г. , был немецким анклавом) давали основания для сравнения. Нет, уникальное, невероятно глубокое в своей мистической значимости свойство СПБ – его особость. Небо, которое мы видим здесь, просто заглянув в окно, перистые высокие облака – те же самые, что видят в Швеции. Именно с этого уникального дара Петра начал свою Нобелевскую речь в «Шведской Королевской Академии» Иосиф Бродский в 1987 г.

«Мне приятно думать, леди и джентльмены, что мы дышали одним воздухом. … Облака, которые я видел в окне, уже видели вы и наоборот. Мне приятно думать, что у нас было что-то общее…».

Наверно нет на земле такого государства, из столицы которого можно увидеть другое государство. Я счастлив, что никакие постановления ЦК КПСС, никакие властности современной бюрократии, никакие доли валютных водопадов, изливаемых на распорядителей бюджета, тратящих на бордюры больше, чем стоит меньшиковский дворец (в рамках капитального строительства, конечно), не осмелятся портить то, что еще не исковеркано. И уж никак не сумеют разрушить или перестроить общие со скандинавами небеса с указующим на них Перстом Александрийского Столпа.  

Возможно это банальность, но невозможно от нее отрешиться. Цвет и свет не просто краска и освещение. Цвет в Петербурге это разговор, напоминание. Повествование. Флуоресцирующие стены в Белую Ночь. Солнце, сияющее золотом на перистых облаках, после полного заката. Все это вещи уникальные. Петербуржцы, утомленные зимним бесцветием и серостью стен, что «… чернели и сливались с густою массою мрака. Тяготевшего над ними» (Гоголь. «Фонарь Умирал»), особо внимательны к языку июньских сияний. Они загипнотизированы Голубизной Неба с его длительным, восьмичасовым задумчивым закатом на левобережных набережных и световыми гирляндами верхних окон «Большого», «Среднего», «Малого». Даже тем, кто равнодушен к физике будет интересно услышать, что столь любимый голубой (синий) свет – начальный участок видимого спектра (спокойствие, равновесие, мудрость). Синий цвет Неба, как и синяя кайма пламени свечи или газа, возникает из-за «хемолюминисценции» – испускания голубого кванта, при окислении озона (атомарного кислорода) кислородом же (!) до «обычного» кислорода. Цвет надежды, жизни, равновесия. Цвет холодного покоя.

Красный в спектре – последний участок видимого света. За ним тьма. Цвет не только крови, но и остывающего участка раскаленного железа. Предвестник тьмы. Невозвратности.

В один из дней начала июня 1950 года, между 8 и 9 часов утра, во все почтовые ящики был втиснут многостраничный выпуск «Правды». Сталин: «Марксизм и вопросы языкознания». «Разнос акад. Марра». Одновременно по радио с 7 утра непрерывно зачитывали это же… Школа № 10 на 13 линии, вблизи набережной «Лейтенанта Шмидта». Вблизи, на набережной «Дом Академиков» (фундамент заложен 1750 г.). Светло-зеленые отштукатуренные стены, сплошь покрыты мраморными досками с золотыми именами самых выдающихся отечественных ученых). Вместе с Никитой Гуровым (будущим выдающимся востоковедом) мы не позже 12 сорвались с уроков и бессознательно ринулись к «Дому». На тротуаре штукатурка со следами салатной покраски фасада. На месте Марра рваная кровавая рана (кирпич, уложенный еще при Павле), куски мрамора. Когда они успели!? Здесь красное, в «красном» Ленинграде – это уже кровь на небосводе Санкт Петербурга. И эту «краску» не отмыла Россия, хотя юрисдикция его Петербургских небес частично Шведская. Прости нас неповторимый Петербургский закат.






Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=9586