Инженеры вполне способны разобраться и в значительно более сложных публикациях, если они сделаны профессионально. Такими были, например, публикации Румянцева и Федулова лет 8-9 назад, которые открыли малоизвестные факты из истории создания РБМК, причины, почему реактор получил именно те характеристики, которые получил. Могу заметить, что если бы высказанная в их публикациях информация была известна, когда мы готовили доклад Госатомэнергонадзора СССР (в 1989 -1990 годах) о причинах и обстоятельствах аварии, некоторые формулировки сослагательного стиля перешли бы в утвердительные (кстати, а почему бы администрации сайта не опубликовать этот доклад на своих страница – он не такой большой и стал бы неплохой основой для дискуссии). Многие же о нем только слышали, но не знакомились.

Прошло уже более 30 лет с апреля 1986 года, значительная часть участников (научных сотрудников, конструкторов, проектантов, эксплуатационников и т.д.) отошли от активной деятельности, а многих, увы, уже нет. Сложилась прекрасная ситуация, позволяющая лить полуложь-полуправду на головы тех, кто не знает или не хочет (не может по каким-то причинам), самостоятельно разобраться - что это было, какой опыт необходимо извлечь для себя лично, чтобы подобное не повторилось. Знаю, многие и сегодня долдонят мантру – «Такого не может быть?» Также думали и в 1979, и в 1986, и в 2011. Но опыт говорит о другом. Как только произнесены слова – «этого не может быть», жди!

Основная цель анализа событий в ядерной энергетике – разобраться, найти истину, устранить недостатки и извлечь уроки для будущего. Главная задача -  предотвратить. Увы, далеко не всегда это удавалось, а причина одна – не находили коренные причины, неадекватно их интерпретировали, не извлекали уроков из произошедших событий.

Кстати, удачно подхваченное слово «эксперимент» о многом говорит – автор вообще не знаком с предметом обсуждения. Формально это были эксплуатационные испытания ПРОЕКТНОГО режима, включенного в проект ПО ТРЕБОВАНИЮ ГЛАВНОГО КОНСТРУКТОРА. Автор первый раз об этом слышит? Автор не читал полностью доклад Госатомэнергонадзора и только выдергивал из него указанные ему цитаты? Автор, работавший в организации Главного конструктора РБМКдолжен был бы дать ответ – как получилось, что главный конструктор подписал акты рабочей и государственной комиссий приемки в эксплуатацию нескольких блоков при неиспытанной системе, спроектированной исключительно ради безопасности установки? Можно пытаться объяснить стремление руководителей станций, министерства и других принять блок в эксплуатацию без какой-то системы, но Главный конструктор, стоящий на страже безопасности своего детища, включившей в проект специальную систему, согласился на эксплуатацию блока без этой системы? Это как?

Еще одну интересную«мысль» заметил в статье: «все другие станции отказались проводить этот эксперимент…». В этой связи есть маленькая просьба: задайте вопрос на АЭС с реакторами РБМК – у них включена в работу защита по прекращению подачи питательной воды? Думаю, да. Но так было не всегда. Уже 4- блока РБМК работали, а защиты, важнейшей (!!!), не было. И также никто не хотел проводить испытание этой системы. Его провели в ноябре 1978 года на блоке №1 Чернобыльской АЭС. И знаете кто? Оперативный руководитель, начальник смены блока – Н.Штейнберг, технический руководитель – заместитель главного инженера ЧАЭС – Г.Копчинский. Но самое интересное – тогда у меня за спиной на БЩУ стояли все – и главный конструктор, и генеральный проектант, и научный руководитель. И все хлопали – как все хорошо получилось! А знаете какой был запас реактивности? Определили, увы, после испытаний – измерять то нечем было – от 6 до 10 ст. РР. Что спасло? Дополнительные поглотители тогда еще были в зоне (может быть автор слышал про такие «палки» в активной зоне РБМК?).  И никаких ограничений по ОЗР в регламенте тогда еще не было. Кстати, если бы была неудача, не сомневаюсь, назвали бы и те эксплуатационные испытания (проверку защиты) экспериментом. Кто-то всегда бывает первым.

К сожалению, наше великое чудо техники, РБМК, до-проектировалось, до-конструировалось, до-узнавалось на ходу. Увы, так было. Почему? – другой разговор. Но всю нагрузку от этих «до» тащили на себе эксплуатационники и дотащили до такого состояния, когда этим изделием можно было более ни менее спокойно управлять. Однако, страшные подводные скалы оставались. И создатели реактора о них знали, и не предупредили персонал. Почему? Да все по той же причине: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Теперь о том, что заставило меня написать это письмо. По задумке или задаче автора (автора ли?) надо было показать, что авария произошла по команде одного человека - Г.А.Копчинского. Очень удобная позиция - сотрудник аппарата ЦК КПСС. Той самой партии, которая всему виновник, поэтому вали на них – поверят!

Прошу автора статьи внимательно отнестись к нижеизложенному, поскольку там много моментов (далеко не все), которые, если они документально не подтверждаются, дают основания для последующих процедур:

1.    Статья начинается с обширной информации о неких звонках сотрудника аппарата ЦК КПСС, которые и определили все произошедшее 25 - 26 апреля 1986 года на 4-м блоке Чернобыльской АЭС. Информация, по утверждению автора, представлена «академиком» Комаровым. Просьба, представьте обществу документы, подтверждающие «…авторитетное свидетельство Владимира Ивановича Комарова, академика РАЕН, кандидата технических наук, бывшего замдиректора по науке Смоленской АЭС и бывшего главного инженера «Комбината» (организации, созданной для ликвидации последствий аварии)». Дело серьезное, срока давности, кажется, не имеющее. Тут болтовней не отделаешься и кому-то придется отвечать.

2.    Цитата из статьи: «… в критический момент падения мощности реактора практически до нуля (см. ниже), когда его надо было глушить (Судьба давала реальный шанс избежать аварии), на блок позвонил Г. Копчинский, чиновник сектора по надзору за АЭС при ЦК КПСС (подчинявшейся секретарю ЦК КПСС В. Долгих), который ранее был заместителем главного инженера ЧАЭС по науке (1973-1980 г.г.), и приказал Дятлову продолжить испытания: «Проводи проверку! Или ты уйдешь на пенсию, или будешь главным инженером новой Чернобыльской АЭС-2». Данное свидетельство было основано на факте прослушивания записей телефонных разговоров на блоке в процессе его участия в расследования причина аварии и подтверждено им также в двух телеинтервью. Факт звонка подтверждает также бывший заместитель директора Чернобыльской АЭС Александр Коваленко».

Хочу заметить, что в этом заявлении уже не рассуждения («может быть», «я слышал», …), а утверждения, и это серьезно, поэтому есть просьбы и вопросы:

·         Дайте ссылку на документ (записи прослушивания телефонных разговоров на блоке), в котором зафиксирован этот «приказ» Г.А.Копчинского (номер дела, записи протоколов допросов, другие подтверждающие документы);

·         Представьте точное название должности и места работы Г.А.Копчинского, когда он отдавал этот «приказ»;

·         Представьте точные даты времени работы Г.А.Копчинского на Чернобыльской АЭС;

·         Представьте точные данные времени работы на Чернобыльской АЭС заместителя директора станции Александра Коваленко, чем конкретно он занимался, а также документ, подтверждающий заявление, о котором упомянуто в приведенной выше цитате из статьи (протоколы допроса, например). Облегчу задачу – до аварии на Чернобыльской АЭС такого заместителя директора не было, не было его и в послеаварийный период, по крайней мере до суда (лето 1987 года), если память мне не изменяет.

·         Объясните, как проходила поразительная «синхронизация» звонков Г.Копчинского с ходом по графику проведения испытаний, который шел со срывами, причем, исключительно в критические моменты изменения режима на блоке? У Копчинского дома стоял удаленный пункт управления (напомню, интернет, WhatsApp и Viber еще не придумали)? Если да, то кем и когда этот пульт был спроектирован и установлен в его квартире. Или команды давались с других, до сих пор неизвестных пультов контроля (управления) в Москве? Или вообще не из Москвы? Ни в Минэнерго, ни в Минстредмаше, ни в организациях Главного конструктора, Научного руководителя и Генерального проектировщика такого рода пультов точно не было;

·         В историческом интервью протеже автора, на которого он ссылается, Г.А.Копчинский звонит сначала из ЦК, а потом подтверждает свой «приказ» с телетайпа (!?). Где же находился ночью, отдавая «приказ» Копчинский? Кстати, представьте должностную инструкцию «чиновника» аппарата ЦК, согласно которой он был уполномочен отдавать приказы и имел свободный доступ к телетайпу – понимаю, что сегодня можно и не знать, каков был порядок допуска в СССР к таким средствам коммуникаций, но … не мешает знать, о чем пишешь. Известно, что Копчинского поднял из постели дома и сообщил ему об аварии телефонным звонком Б.Прушинский, главный инженер «Союзатомэнерго» около 2-х часов ночи 26 апреля, после чего Копчинский выехал в «Союзатомэнерго» и до начала рабочего дня был там, а потом по распоряжению своего руководства выехал в здание ЦК. Подтвердите документами, где и в какое время, в течении ночи 26 апреля находился Г.А.Копчинский?

3.    Судя по вашей информации, Г.А.Копчинский несколько раз на протяжении суток 25-26 апреля вмешивался в деятельность электроэнергетики СССР (не только Чернобыльской АЭС, но и энергосистемы страны). Цитата: «… Согласно свидетельству Комарова[xiii]: «Чтобы восполнить дефицит энергии, «Киевэнерго» прислал телекс с требованием вывести 4-й блок Чернобыльской АЭС на 50 % мощность. Этого в тот момент категорически нельзя было делать! Но телекс от «Киевэнерго» был продублирован телефонным звонком из ЦК КПСС. Прямо на Щит управления 4-м блоком Чернобыльской АЭС позвонил лично Копчинский. И его указание было выполнено...». Прошу документально подтвердить:

·         В какой именно момент времени происходило это событие и почему «Этого в тот момент категорически нельзя было делать!». Подскажу – этот момент отражен в акте Госатомэнергонадзора СССР и в «тот момент» блок №4 Чернобыльской АЭС работал на 50% мощности и его не надо было ни разгружать, ни нагружать.

·         Подтвердите документально звонок Г.А.Копчинского«… прямо на Щит управления 4-м блоком Чернобыльской АЭС». Все записи оперативных переговоров того дня находятся в материалах уголовного дела[1]. Подтвердите выкопировкой из Оперативного журнала начальника смены АЭС, что он получил команду из ЦК и выполнил ее (оперативные журналы АЭС за 25-26 апреля 1986 года находятся там же)

4.    Никакие устные команды, касающиеся режима работы блока от лица, даже от самого господа Бога, не являющегося прямым и непосредственным руководителем, на АЭС не принимали, не примут и, тем более, выполнять, не будут. Это безусловный рефлекс любого, кто работал на пультах управления в энергетике, и не только ядерной. Если в этом у кого-то есть сомнения, требуется немедленная остановка всех блоков, и не только ядерных. Вопрос:

·         где, в каких официальных документах (номера оперативных журналов, журналов распоряжений, копии записей телефонных разговоров, ленты (копии) телетайпов, протоколы допросов и т.д.) отмечен факт и содержание устных указаний Г.А.Копчинского – именно в той формулировке, как это представлено в цитате;

·         Как этого вмешательства в режим не заметили члены экспертной группы, членом которой «был» протеже автора? Прошу проверить: в официальном списке членов экспертной группы по уголовному делу фамилия Комаров не значится (см. материалы уголовного дела). Может быть в связи с особой важностью именно этого эксперта, он был спрятан под псевдонимом? Но в составе экспертов достаточно известные и уважаемые лица, и вряд ли они позволили под своей фамилией прятаться другому лицу;

·         Как этого вмешательства в режим работы АЭС не заметили следователи КГБ и прокуратуры СССР, которые «вырыли» со станции все документы, которые можно было «вырыть», перерыли все, что можно и нельзя перерыть, допрашивали даже тех, кто в это время на АЭС не работал?

·         И, наконец, почему на суде никто из обвиняемых не вспомнил о такой команде из ЦК? Или им не хотелось себя выгородить, спасти свою жизнь (автор плохо представляет, какой мог быть тогда приговор)?

5.    Комиссией Госатомэнергонадзора так же не было обнаружено следов постороннего вмешательства, команд с улицы, и других потусторонних сил, которые могли стать причиной аварии. Естественно возникает один вопрос. 28 апреля 1986 года была сформирована Оперативная группа Политбюро ЦК КПСС по проблемам Чернобыля. Она рассматривала (в соответствие правилам того времени) вопросы всего комплекса государственного управления, так или иначе связанные с ликвидацией последствий аварии. Не все, но преимущественно, там принимались решения секретные, совершенно секретные и совершенно секретные особой важности. Возглавлял Оперативную группу, которая тогда была, по – существу, высшим органом управления страной, Председатель Совета Министров СССР, а секретарем группы, который готовил материалы к заседаниям и вел все ее протоколы был … Г.А.Копчинский. Вопрос к автору: можно ли представить, что «виновник» аварии был секретарем Оперативной группы политбюро ЦК КПСС весь период ее работы, до 1988 года включительно? Только не надо отвлекаться на сказки о Джеймсе Бонде.

И, наконец, бывает, что новые обстоятельства открываются после суда, но есть процедура – пересмотр дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Почему автор (или его протеже) не обратился с заявлением в прокуратуру? В суд? Это, если не ошибаюсь, грубейшее нарушение закона – сокрытие фактов по уголовному делу, тем более «члена» экспертной группы по тому же уголовному делу. Автор, вы не заигрались? Зная о вновь открывшихся обстоятельствах, имея на руках «документы», не обращаетесь в соответствующие правоохранительные органы, а распространяете в открытой сети то, что может представлять важную для безопасности государства информацию.

Искренне соболезную академии за моральный уровень такого ее члена, как бывший главный инженер бывшего «Комбината». Это не первая попытка этого с позволения сказать «академика», задним числом свести счеты с бывшим его руководителем. И, желательно, чужими руками.

Грязь! Грязь, которая уже не первый раз сбрасывается Комаровым в эфир только с одной целью – отомстить за то, что в свое время Копчинский, насколько я знаю, отказал ему в назначении на какую-то должность, причем именно из-за моральных аспектов характера будущего «академика». В этой грязи «фактов» достаточно, чтобы возбудить дело, не знаю даже, как это правильно называется: по факту оскорбления, по признаку подтасовки фактов или еще как. Но стоит ли марать руки? Да и живу я в другой стране - это сложно осуществить, и средства нужны.

Резонный вопрос, почему я пишу сейчас? Отвечаю. Есть известная русская поговорка: «не тронь г…, а то развоняется». С клеветой вообще крайне сложно, особенно в наши времена. Многие годы я отговаривал Георгия Алексеевича Копчинского вступать в дискуссию из-за этой клеветы, пытаться ее опровергать – слишком очевиден кретинизм и моральная нечистоплотность автора инсинуаций. Да и как-то сами собой прекратились наезды. Было ощущение, что эта мерзость поняла бесплодность своих попыток (реакции на его «разоблачения», вообще говоря, нет), затихла. Ан, нет. Неудовлетворенная мстительность, ненависть ко всем, не реагирующим, а не реагируют именно те, чье признание, видимо, хотелось получить. Не получается. Опять «завонял», правда устами другого. Сам-то боится, трясется (смелых клеветников и доносчиков не бывает!). И эта вонь накрывает и тех, кто этого, возможно, не заслуживает. Я не прав?

Г.А. Копчинский крайне тяжело все это переносит, что понятно. Он давно и тяжело болен. Не выходит из дому, не может. Весь внешний мир для него – телевизор, электронная почта, телефон. Я, сейчас общаюсь только «по проводам», в Киеве бываю редко. Последние месяцы – полная изоляция от «короны», особенно для него.

И чтоб совсем было ясно. Многие знают, а я и не скрываю, что Георгий Алексеевич мой учитель и по работе, и по жизни, мой коллега и старший товарищ. Мы давно знакомы, вместе работаем уже более 44 лет, с тех дней, когда он пришел на станцию заместителем главного инженера по науке, а я, еще оператор, готовился к пуску блока.

Мало кто знает, но именно он в 1983 году подготовил записку о проблемах безопасности РБМК, которая была представлена для рассмотрения на МВТС (автор статьи знает, что это за орган был?) для принятия решения о мерах повышения безопасности РБМК. Ах, если бы тогда к ней отнеслись всерьез… Увы, исполнение этих мер, которые были достаточно очевидны, многими весьма ответственными лицами саботировалось. А ведь в том документе были почти все те мероприятия по повышению безопасности РБМК, которые мгновенно стали реализовываться после Чернобыльской аварии на всех блоках с реакторами РБМК. В чем причина? Так все то же – «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Мы, если не все, то большинство, так были воспитаны, мы в это верили.

Прав упоминавшийся в статье Игорь Казачков (увы, его уже нет):«Почему ни я, ни мои коллеги не заглушили реактор, когда уменьшилось количество защитных стержней? Да потому, что никто из нас не представлял, что это чревато ядерной аварией …  Прецедентов не было. Я работаю на АЭС с 1974 года и видел здесь гораздо более жестокие режимы. А если я аппарат заглушу - мне холку здорово намылят. Ведь мы план гоним… И по этой причине - по количеству стержней - у нас ни разу остановки блока не было».

Мы работали в других условиях, на другом оборудовании. Месяцами дистанционно держали параметры, что сегодня без режима «на автомате» и представить невозможно. Кто виноват? Бессмысленно упрекать кого-то одного. Претензии к науке? Есть. Но они говорят – стендов, опытных установок не было, все в голове, да и без вычислительной техники (сколько нового удалось выяснить, когда после аварии мы получили, наконец, доступ к вычислительным мощностям оружейного комплекса!). Автомат уровень не держит? Проектанты виноваты? А, вообще говоря, с той арматурой можно было что-то регулировать? Обсуждать все это можно и нужно. Но по делу, не переходя на личности и, без мелочной мстительности, без «грязи». Для этого есть другие органы и специалисты. Наука и инженеры должны заниматься своим, профессиональным делом.

Прошло время, успокоились эмоции. Можно и, наверное, нужно вернуться к Чернобылю. Нужен серьезный аргументированный, полезный для вступающих в жизнь специалистов разговор с самыми простыми целями: не повторить и гарантировано оставить ядерной энергетике место в обществе. Не решим эту задачу – значит зря потрачено время, пустыми оказались призывы о незаменимости ядерной энергетики. Мало уделять внимание проблемам, соответствующее их влиянию на безопасность. Безопасностью надо жить.

Возможно, есть потребность вернуться к опыту Чернобыля, его плюсам и минусам. Многие детали требуют обсуждения. Многое не доисследовано или вообще не исследовано. Чернобыль включил в себя опыт и создания, и эксплуатации, и аварии, и преодоления ее последствий. Чернобыль продемонстрировал, как множество, казалось бы, маленьких «грешков» на всех указанных этапах может привести к трагедии. Этот опыт важен не только, а теперь и не столько для тех, кто связал свою жизнь с этой установкой. Сайт мог бы стать площадкой для такой работы, но надо заниматься делом, понять цели такой работы и организовать ее. Тем более, сегодня это можно делать и дистанционно – это позволяют технические современные средства («коронованная» изоляция это продемонстрировала).

Думаю, следует подумать и, может быть под эгидой сайта, создать для персонала что-то типа учебного материала по тяжелым аварийным процессам, тяжелым авариям, управлению авариями, ликвидации их последствий. Может быть в виде многосерийного фильма (по 15-20 минут на тему) для УТЦ атомных станций, в которых можно будет больше передать опыта практических действий и знаний, чем формул и чертежей. Время уходит. Тем, кто в 1986 пришел на станцию молодым специалистом (это 23-24 года) уже почти 60! Такой же возраст был и у начинавших в те годы конструкторов, проектантов, монтажников. Кто и что расскажет о той трагедии через 5-10 лет?

---

[1] Подскажу, где искать. В помещении Верховного Суда СССР (наверное, там теперь Верховный Суд России) была отдельная комната, в которой хранились все документы по Чернобыльской аварии, они были «грязные». Но, членов комиссии Госатомэнергонадзора пускали.

В развитие темы

Б.И. Нигматулин

В 1972 г. было принято Постановление Правительства о строительстве Курской, Чернобыльской, Смоленской, позже Костромской АЭС, каждая с четырьмя энергоблоками с РБМК-1000. Однако уже тогда, на НТС Минэнерго СССР (заказчик и ответственный за эксплуатацию АЭС) было вынесено отрицательное решение о проекте энергоблока с РБМК-1000. Отмечалось, что проект энергоблока сырой, недоработанный, конструкция реактора чрезвычайно сложная, много трубопроводов и сварных швов, и она небезопасная.

Директор ВТИ им.Дзержинского (головной НИИ Минэнерго по эксплуатации АЭС и ТЭС) В.Е.Дорощук и главный инженер института «Теплоатомэнергопроект» (головной институт Минэнерго по проектированию АЭС и ТЭС) В.П.Татарников тогда в своем письме в Правительство и в ЦК КПСС предупреждали об опасности массового строительства АЭС с РБМК-1000, отмечали, что проект сырой, недоведенный до условий эксплуатации в гражданском Минэнерго, в котором нет такой жесткой производственной дисциплины, как в оборонном Минсредмаше, и о возможных массовых жертвах в случае аварии на одной из них. Но решением НТС Минэнерго и их письмо было проигнорировано. Один из участников этих событий А.М.Букринский (тогда начальник лаборатории в ВТИ) рассказывал мне, что в Минэнерго тогда не знали, насколько еще более сырым и недоведенным был проект реактора РБМК, в первую очередь это относилось к нейтронно-физическим характеристикам и системе управления и защиты реактора.

Он имел огромный положительный паровой коэффициент реактивности, то есть положительную обратную связь на рост мощности при обезвоживании реактора. Об этом стало известно уже через несколько месяцев на Ленинградской АЭС после пуска в эксплуатацию первого энергоблока. Однако, ИАЭ и НИКИЭТ (научный руководитель и главный конструктор) были уверены в своей расчетной кривой, согласно которой паровой коэффициент реактивности в начале обезвоживания действительно растет, а затем падает, что позволяет безопасно остановить реактор в случае потери теплоносителям.

К сожалению, необходимое экспериментальное подтверждение этой кривой на экспериментальной критсборке не было выполнено, т.к. до аварии на Чернобыльской АЭС ее так и не построили в ИАЭ им. И.В. Курчатова. Экспериментальную проверку пришлось проводить прямо на первом блоке Чернобыльской АЭС в сентябре 1986 года, незадолго до его повторного пуска 1 октября. Оказалось, что при снижении уровня воды до половины активной зоны реактивность выросла на огромную величину 5ß. Руководитель эксперимента, главный инженер Чернобыльской АЭС, Н.А.Штейнберг вспоминает: «Мы, эксплуатационники, наконец, до конца осознали, на какой бомбе сидели все годы. Тем не менее через несколько дней после эксперимента, на специальной сессии МАГАТЭ, руководители ИАЭ и НИКИЭТ с оптимизмом докладывали о замечательном РБМК-1000, его чудных характеристиках и персонале Чернобыльской АЭС, который взорвал реактор…» Из книги Г.А.Копчинского, Н.А.Штейнберга «Чернобыль: как это было. Предупреждение».

Главные конструктора реакторных установок – ОКБ «Гидропресс» и НИКИЭТ, организации Минсредмаша, – как монополисты были практически невосприимчивы к любой критике и замечаниям не только от научных и проектных организаций Минэнерго, но и собственных организаций, включая ИАЭ им. Курчатова. В первую очередь это относилось к проекту АЭС с РБМК-1000. Это была одна из главных причин, почему не удалось предотвратить аварию на Чернобыльской АЭС.

Другая причина – недостаточная координация между организациями Минсредмаша СССР и Минэнерго СССР, особенно в части безопасности. Более того, со стороны Минсредмаша СССР не поддерживались, и даже пресекались всяческие попытки свободного обмена информацией. Процветал монополизм в решениях. Роль Минэнерго СССР, как заказчика была принижена, а она должна была быть головной.

Кроме того, только в середине 1983 г., на базе надзорного подразделения Минсредмаша СССР был организован независимый надзорный орган в стране – Госатомэнергонадзор СССР. Он был еще слишком слаб и зависим, для того чтобы противодействовать решениям организации Минсредмаша СССР, даже если считал, что они нарушают безопасность АЭС.

Очень хорошо об этом написал бывший работник ЧАЭС В.И.Борец. В ноябре 1975 г. он находился на блочном щите управления (БЩУ) на первом блоке Ленинградской АЭС, когда произошла авария с расплавлением одного технологического канала, разгерметизацией твэлов, попаданием ядерного топлива в контур, с выбросами в окружающую среду. На следующий день после аварии В. И. Борец не смог ознакомиться с записями в оперативном журнале начальника смены блока. Директор ЛАЭС запретил показывать записи работникам Минэнерго (ЧАЭС была в Минэнерго СССР, а ЛАЭС в Минсредмаше СССР). Еще на следующий день, его вызвал заместитель директора по режиму ЛАЭС, которому он рассказал, что был поражен резким ростом мощности и скорости разгона реактора, большим мощностным положительным эффектом реактивности реактора. Реактор при такой физике реактора взрывоопасен! Он объяснил замдиректору по режиму, что это значит. «Представьте себя за рулем автомобиля. Заводите мотор. Трогаетесь. Плавно разгоняетесь. Переключаете передачи. Скорость 60 км/час. Снимаете ногу с педали газа. И вдруг автомобиль начинает самостоятельно разгоняться, 80, 100, 130, 150 км/час. Тормозите - никакого эффекта, разгоняется. Как Вы будете себя чувствовать? Вот такое было ощущение у меня на БЩУ перед аварией. Понимаете? Надо немедленно ученым разобраться с этим эффектом.» Но до аварии на Чернобыльской АЭС было сделано слишком мало. Ответственность за это несут ИАЭ и НИКИЭТ – научный руководитель и главный конструктор проекта РБМК.

В сентябре 1984 г. на совещании у начальника главка Минэнерго СССР Ю.Н.Филимонцева была сделана одна из последних попыток исправить ситуацию перед аварией. От НИКИЭТ принимали участие Василевской В. Н. завлабораторией по безопасности РБМК и Полушкин К. К. главный конструктор РБМК. На нем были подняты уже известные недостатки физики ректоров РБМК: положительный мощностной эффект реактивности, положительный эффект реактивности вытеснителей стержней СУЗ при вводе стержней в реактор, малая скорость погружения в реактор стержней СУЗ и т.д. На этом совещании В.И.Борец рассказал о своих наблюдениях в процессе аварии на ЛАЭС в 1975 г.

Однако представители НИКИЭТ категорически отказались внести в протокол предложенный перечень мероприятий по приведению физики реактора РБМК в рамки приемлемых для эксплуатации характеристик. Эти мероприятия были выполнены на всех реакторах РБМК только после аварии на ЧАЭС 1986 г. При существующей в то время системе управления и принятия решений в Минсредмаше СССР, работники НИКИЭТ, прекрасно зная эти недостатки, просто не могли согласиться с ними…

В создавшейся ситуации было высказано, чтобы НИКИЭТ и ИАЭ записали в регламент по эксплуатации реактора РБМК о том, что на малой мощности с допустимыми по регламенту малыми запасами реактивности ректор РБМК становится взрывоопасным, а также расписали мероприятия по исключению такого состояния с последующим внедрением полного объема мероприятий по обеспечению безопасной физики ректора. В ответ представители НИКИЭТ заявили, что, если в протоколе будет хоть один недостаток РБМК, они такой протокол не подпишут.

Тогда Ю.Н.Филимонцев поступил так: в протокол записали весь перечень мероприятий, внесли в список участников совещания всех, в том числе и представителей НИКИЭТ, а протокол подписал один руководитель совещания Ю.Н.Филимонцев. Протокол вышел с грифом «Для служебного пользования». Руководство ЧАЭС с протоколом было ознакомлено. Однако до аварии 1986 года ни одно мероприятие из протокола по улучшению физики РБМК не было принято к устранению ни на одной АЭС с реакторами РБМК. И в регламент по эксплуатации АЭС РБМК не были внесены дополнения в соответствии с этим протоколом.

Этот пример показывает, что тогдашняя двухголовая система управления гражданской атомной энергетикой Советского Союза с доминированием Минсредмаша и слабым Госатомэнергонадзором оказалась чрезвычайно неэффективной.

Осенью 1986 г., я был приглашен в состав технической комиссии (11 членов) при Генеральной прокуратуре СССР для написания технического заключения о причинах аварии на IV блоке Чернобыльской АЭС и степени виновности руководства станции и сотрудников Госатомнадзора СССР в аварии на IV блоке Чернобыльской АЭС. Тогда мне не были известны результаты эксперимента на I блоке ЧАЭС (по определению пустотного коэффициента реактивности), а протокол совещания у Ю. Н. Филимонцева от сентября 1984 г. в комиссии не фигурировал, поэтому я не был с ним знаком. Большинство членов комиссии были сотрудники ИАЭ, НИКИЭТа и других организаций Минсредмаша СССР. При подписании технического заключения я был единственный, кто написал особое мнение о том, что к аварии на Чернобыльской АЭС, кроме ошибок оперативного персонала, привели недостатки в конструкции системы управления защиты реактора. Летом 1987 г. На суд в Чернобыль меня не пригласили.

От редакции. Мы обращаемся к Александру Одинцову с предложением до опубликования третьей части его статьи ответить на заданные ему вопросы. И по возможности предоставить  ссылки и/или копии документов, подтверждающих достоверность приведенных в его статье фактов и обоснованность выводов. Еще раз напоминаем, что редакция может не разделять точку зрения автора, но остается на прежней позиции: мы готовы дать слово каждому, кто имеет собственное мнение. Однако, автор должен быть готов к предметной дискуссии с нашими комментаторами, коих мы считаем авторитетными экспертами, имеющими многолетний опыт работы в отрасли.