Физики и лирики
Дата: 13/04/2017
Тема: Время и судьбы


Философия как беседа, шестидесятники как собеседники

11 апреля Поэт Евгений Евтушенко – яркий представитель эпохи шестидесятников и их кумир  – похоронен в писательском поселке Переделкино рядом с могилой Бориса Пастернака.



1.      Согласитесь, что не может быть подвержено сомнению истинность и истина вашего существования. Это должно быть положено в основу всех остальных истинных утверждений, но уже только как вторичных. Лишенные даже малейшего права считать свое существования сомнительным не наделены в той же степени неискоренимой уверенностью, по крайней мере, в облике «внешнего» мира, органически связанного с нашим существованием. Образ «внешнего мира» зыбок  неустойчив, явно зависит от точки зрения, и, как бы, все время предупреждает, что это лишь «проективное восприятие» платоновских узников пещеры, и нет оснований абсолютизировать это внешнее таким, каким оно отображается нашими чувствами. Великая необъяснимая мистическая «сверхъестественная» возможность ума (сознания) установить и принять за абсолютную истину (да, да!) «образы, порожденные нашим сознанием, совершенно не является индикацией существующих вещей мира, существующей вне нашей точки зрения («мира ничейной точки зрения»). Слава Канту! Твердый осколок гранита и мягкий кусок глины являются реальностями модулируемыми системой чувствования и мышления наподобие формирования телевизором изображения и звука, из совершенно «иного» – определенным образом структурируемого «облака» электромагнитного излучения.

Впечатление от прекрасного заката на море или смысл текста уведомления, скажем, о размере квартплаты, реальные сущности, совершенно эфемерные, обладающие, тем не менее, невероятной и эффективной силой и возможностью, запускающей и организующей материальное преобразование в субстрате Вселенной. Мысль крановщицы башенного крана, реализованная легким прикосновением к клавише на пульте, преобразуется в целенаправленность грандиозных потоков механических импульсов на упорядоченье (противоборство хаосу). В этом примере в прямом, не переносном смысле мы видим, во-первых, реализм ментальной сущности с ее «надматериальностью», во-вторых, особый ранг свободы, коей лишена  материальность, скованная сводом собственных «детерминистических» законов, исключающих «произвол мысли». Могущественная «невесомость» сознания – закономерная составляющая «Вселенского уклада» или миропорядка. (Раз этот вид реальности Мира явлен и демонстрирует свое существование хотя бы в действии «крановщицы»). Такие «невесомые» сущности в составе Вселенной, свободно рождающиеся хотя бы, из хаоса окислов металлов на холсте Рембрандта, формируют и окормляют сознание, являются тонкой составляющей Вселенной, порожденные ею, включенные в неё или даже (!) ее порождающие. (Неоспорим же в своей явственности реализм такого рода «сущности», обнаруживаемой в нашей голове, как-никак вещи, принадлежащей Вселенной!).

И все, что мы чувствуем,  знаем, видим (т.е. себя и мир на  экране сознания) должно приниматься как неопровержимый феномен спиритуалистической реальности Сущего. («Истины Всего»). Мне кажется, что уважающие точные науки (верифицированное, проверяемое, ответственное знание) так или иначе осознают это очевидным не только для сознания (это было бы просто трюизмом), но и всего Сущего. Все размышляющие, которым присуще уважение к точному знанию, согласятся с выдающимся антропологом, открывшим «Синантропа» и ветвь среднепалеолитической цивилизации, прямым потомком Вольтера, и даже одного из римских пап, Пьером Тейяром де Шарденом:

«Мы, несомненно, осознаем, что внутри нас происходит нечто более великое и более необходимое, чем мы сами; нечто, которое существовало до нас и, быть может, существовало бы и без нас; нечто такое, в чем мы живем и чего мы не можем исчерпать; нечто, служащее нам, при том, что мы ему не хозяева; нечто такое, что собирает нас воедино, когда после смерти мы выскальзываем из самих себя, и все наше существо, казалось бы, исчезает».

Я привел слова этого удивительного мыслителя не только из-за веской истины, к которой каждый думающий обязательно приходит, истине, касающейся каждого, великой, невыразимой, трансцендентной. Смысловое ядро этого высказывания заключено между понятиями «несомненно» и «нечто такое, что собирает нас воедино…». Интересно, что соединение (собирание) в беседах, устремленных к тайне непостижимого, – наиболее  достойное деяние и наиболее эффективный путь, по мнению основоположников достижения счастья и приобщения к вечному. И это, несомненно, относится к мыслителям, начиная с Платона, который полагал, что усилия постижения мудрости, занятие философией – подготовка к смерти. Но зачем это нужно, если смерть неизбежна? «Почему размышляющее сознание всегда устремлено к видению того, что находится по ту сторону, вне мимолетного потока непосредственно данных вещей; того, что обладает реальностью ожидающей своей реализации; того, что есть отдаленная возможность и, все же, оказывается величайшим фактором настоящего; тому, что придает значение всему преходящему, само же ускользает от понимания». (А. Уайтхед)  Этот вопрос выдающегося физика философа и математика, автора (совместно с Б. Расселом) трехтомного труда «Principa Mathematica» задан Уайтхедом для того, чтобы обосновать «тот единственный элемент человеческого опыта, который имеет постоянно восходящую тенденцию…  религиозного видения». («Наука и современный мир»).

2. По какой-то таинственной но, тем не менее, основополагающей причине, чудо беседы с самим собой внутри собственного сознания, обретает полноценную и уже не исчезающую ценность после соединении в речевом обмене с другими сознаниями. (Феномен Беседы). Это было открыто и введено в практику бессмертными эллинскими мыслителями. Сады Ликея, дорожки в садах Академа были предназначены для таких бесед. В беседах философия рождалась, созревала и формировалась такой, какую европейская цивилизация никогда не отвергала и лишь уточняет. Философские беседы, приравнивались к пиршеству и часто совмещались с трапезой. Эпикур, у которого был сад для ученых бесед, в предсмертном письме Индоменею сообщает, что перед могилой «его охватывает душевная радость при воспоминании о наших бывших беседах и рассуждениях». Сократ накануне своей казни беседует с учениками и друзьями и выражает радость даже о предположении загробных бесед с Орфеем и Гомером.

 Знаток античности, блистательный насмешник Анатоль Франс предполагает, «если нанося удар, смерть не вычеркивает нас из бытия, будьте уверены: мы с вами встретимся за могилой совершенно такими же, какими были на земле…» («Сад Эпикура»), оставляя за собой те же склонности к беседам. («Разговор в аду»). Разговор, беседа, даже не серьезная, шуточная, особенно приверженцев точных наук, способствуют утверждению и соединению различных аспектов постигаемого, укрепляя и расширяя тем самым основание для признания, как минимум, факта «постоянно восходящей тенденции религиозного опыта» (Уайтхед), а то и истинности Объекта опыта. Признание такого основания связано с незыблемым убеждением, исходящим от наук, допускающим проверку принципом фальсификации, суть которого в том, что «нет такого предложения, которое бы адекватно утверждало свое собственное значение. Всегда имеется беспредпосылочное основание, которое не поддается анализу в силу своей бесконечности». Исходя из этого Физик Уайтхед считает: «Бог есть неуловимый факт, лежащий в основании конечного существования». Беспредпосылочное Основание! Как счастливы истинные «математики»: Платон, Эпикур, Спиноза, Кант, Планк, Эйнштейн, Гейзенберг… для которых это и убеждение, и знание. Какое оно? Опытное, экспериментальное, теоретическое, математическое, врожденное, явственное, неуловимое, предельно иррациональное и сверх конкретное, непостижимое и беспредельно простое, отрешенное от «вещи» или сама сущность вещи. Но, все же, Знание! 

3. Когда я дописался до этих строчек, поступило известие: умер Евтушенко. Он чуть старше меня. Этот замечательный Художник был одним из символов поколения «Шестидесятников», я считаю, сыгравших определенную роль в 5-ой)  русской революции. ( 1-я. – 1905; 2-я. – 1917 февр.; 3-я – 1917 окт. 4-я. – 1928г. «Вандея»(?). 5-я – 1991 (?). Я хочу показать в этом третьем разделе очерка не столько философскую, сколько общественную силу бесед на свободную, почти «а пропо», почти без политики тему свободно собирающихся людей. Нашему поколению исключительно повезло жить и без натяжки формировать облик уникальной для Нового Времени эпохи Шестидесятничества. Она творилась поколением, медиана рождений которого приходилась на 1935год. (Поколение, которое наполовину в младших классах было без отцов, и которое закончило школу через два месяца после смерти Сталина, который был им даже больше, чем отец). Поколение, которое как никакой другой слой общества (с учетом его специфики) было шокировано тремя мощными ударами, сконцентрированными на отрезке трех месяцев: Потеря «отца». Выход из школы. Развенчание «отца». Это Первое поколение, начавшее и завершившее высшее образование без вождя. (Хотя, конечно, «Кумир твердит, что курит трубку мира. / Кумир смердит, остался труп кумира»).

Для меня полноценные  «Шестидесятые» наступили уже в конце 1956 года, в Актовом Зале ЛПИ, где Ленина какой-то профессор чуть не убил табуреткой (легенда?). Все мы выслушали доклад Хрущева на 20 съезде. Два дня занятий в Институте не было. В общежитии в эти ночи даже ленинградцы спали на полу. К середине шестидесятых больше половины инженеров и специалистов в НИИ и КБ в технических отраслях (30 – 35лет), взращенные Оттепелью (термин от названия повести Эренбурга), выросшие без Сталина, обретшие семьи, должности и степени, вместе со сверстниками, учившимися в Академии Художеств, Театральных, Литературных институтах, начали Новую Эпоху в скорлупе старой. Это эпоха, когда «физики» начали шутить. Смех этих шуток, стал дезинсектором останков сталинизма и его пост большевистского вместилища. Почти все внутренние и внешние события страны в эту эпоху поддерживали и укрепляли дух шестидесятничества. Международные договоры и даже разгоны выставок. Тем более, явление таких ярких личностей, как Евтушенко, с их выступлениями на стадионах.

Поводов для разговоров за полночь было множество, но, насколько я помню, никогда не было тягостных и безнадежных. Всегда ощущалось: грядет, нет, уже идет, освобождение. Обсуждали литературу, которую почти не читали, искусство, живопись в которой мало разбирались. (Типичный анекдот посиделок: «До революции была ЖИВОПИСЬ. При Сталине – ВОЖДЕПИСЬ. При Хрущове – ВЖОПИСЬ). Тема преследуемых мастеров. Нобелевская Пастернака, дело Бродского (1964г.). Само существование Анны  Ахматовой, ее «Реквиема», ходившего в списках и опубликованного только в 87-ом, на закате «Шестидесятничества». Нобелевская Ландау 1962г. (ликование тысяч из гнезда институтов А.Ф.Иоффе, поставщиков «физиков» на эти посиделки). И, даже разгон толпы на отпевании Ахматовой в Никольском Соборе. Это смерть Ландау в 1965. Это «Физики Шутят», изданные в 1965 – «евангелие» Шестидесятников. Сильнейшая тема – полулегальные выставки художников, особенно разогнанные. Все работало на освобождение внутреннего мира, отделение от толпы и добровольном соединении небольших просветленных групп. А в контексте сущности СССР – это РЕВОЛЮЦИЯ, которую прозевали власти. (Еще бы, немыслимо, чтобы где-нибудь в СССР с 1917 по 1956 год могли свободно собираться группами тысячи людей, открыто, без страха расправы, да еще в ночное время!). Их оружие – не ненависть, но презрение к властям, их системе и … СМЕХ.

Есть бессмертные и гениальные слова. Они столь же значимые как, например, Теорема Гёделя или Пифагора. Их произнес Тютчев:

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые, его призвали всеблагие как СОБЕСЕДНИКА НА ПИР».

Я привел эту строку из Тютчева не только, чтобы через общее слово «Собеседник» соединить первую и вторую части статьи. (Но, как гениально сказано! Человек приглашен к жизни, как к празднику беседы). Беседы на пиршествах и просто в веселых встречах беседующих как культура, как система типичны, характерны для античного мира. И я осмелюсь утверждать, что СССР эпохи шестидесятых продемонстрировал единственный случай (не скажу, что это пример для других, т.к. не принят в других землях, как было с примером Ренессанса). Это реализация удивительной возможности без всякого насилья и указа повсеместного свободного интеллектуального общения сотен и тысяч молодых, как правило образованных людей, добровольно собирающихся в группы. Населения больших городов стихийно и совершенно без вмешательства государства самоорганизовалась, в первую очередь для бесед, и не в последнюю очередь для трепа и смеха.

Нередко для прослушивания Би Би Си, импортных пластинок, обмена самиздатом. Я сомневаюсь, что из тонн выпитого «Акдама» хоть одна рюмка была бы поднята за партию или сов-власть. Этот институт свободно собиравшихся в шестидесятых-семидесятых по всему СССР для беседы и веселья напоминает что-то от Ренессанса или греческой эпохи Перикла. Лично я, в командировках приглашался на эти сборища «Физиков и Лириков» многократно в Одессе и Киеве, в Риге, Тамбове и Горьком. Смех, доброжелательность, раскованность, свобода в несвободной репрессивной стране. Что-то неслыханное! И, хотя, конечно, были стукачи, их даже знали, власти вяло поарестовывая, уже не хотели или не могли ничего поделать с квартирным «роем» шестидесятничества.

Петербуржцам, которым сейчас ближе к восьмидесяти и, тем более, старше: инженеры, физики, врачи, художники, артисты, спортсмены могут вспомнить «квартирники», тусовки шестидесятых, например, в «Доме Архитекторов», на квартире Лены Ротшильд, в мастерских художников, например, Гаги Ковенчука, Т.В. Савинской, в квартире Г. Соколова, профессоров Н.Я. Берковского, И. Ямпольского, в коммуналке, где Ю. Тынянов написал «Смерть Вазир Мухтара». Я сам имел счастье и честь видеть у себя Кирилла Ласкари, Марину Азизян, Андрея Битого, Льва Лосева, Гагу Ковенчука, Мишу Беломлинского, Александра Галича. С ужасом вспоминаю магнитофон (Днепр?), который зажевывал пленку, когда Галич пел.  Типичным, открытым для молодой интеллигенции круглосуточным клубом были съёмные комнаты в гигантской, коммунальной квартире огромного дома на шестом этаже (без лифта) на Колокольной улице, брандмауэром к Владимирскому Собору. Гостеприимные хозяева – мои друзья Эля Рост и Боря Ямпольский. 1960 г. посетителям с гитарами, магнитофонами, закусками (бутылками), как правило, не более 25-ти. День и ночь. Старые диваны, для уставших от бесед и вина. Я могу сбиться со счету, если попытаюсь перечислить юнцов Колокольной, профессорами уехавших к 90-м за границу. В квартире на Колокольной не было звонка. Чтобы попасть в этот «Сад Академа» надо было просто постучать в стену. Здесь почти не спорили. Разговаривали. Хохотали. Пили. Пели. Очень любили мелодию песни «Мекхит – Нож» из «Трехгрошовой Оперы» (по Б. Брехту) в исполнении магнитофонного Луи Армстронга. И сами пели:

На Колокольной // Дом огромный // Шестой этаж на доме том. // И днем и ночью в келье скромной // Всё так и ходит ходуном. // А чтоб попасть вам в эту келью, / /Ты только в стену постучи. // Здесь нет конца вину, веселью, // Тебя заждались трепачи…и т.д. и т.п.

 

Д. Тайц. 7 апреля 2017.                 







Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=7425