М.Уманец, директор ЧАЭС, 1987–1992гг.; председатель Госкоматома Украины, 1993-1996гг.

Я совершенно справедливо упоминаю о жене, так как именно она определила всю мою дальнейшую судьбу. Работники ее специальности – физики-спектроскописты были крайне необходимы заводу, настолько необходимы, что на распределение в университет приехал заместитель директора по кадрам. Людмила дала согласие при условии, что меня возьмут в качестве приложения, естественно платного.

Это и стало началом дороги. Впрочем, моей специальности – автоматика телемеханика и связь – на заводе быстро нашли применение, и с первых дней определили меня инженером-испытателем. Я вспоминаю работу на этом заводе, как лучше время своей жизни.

Мы были нужны людям, времени и себе. Мы ощущали себя не последним винтиком ядерно-великой страны, которая была на подъеме и «ковала»свой ядерно-ракетный щит. Мы гордились высочайшим международным авторитетом Родины и не испытывали никаких комплексов в связи с тем, что нас не пускали за рубеж. 

В 1960 г. завод начал осваивать производство ракетной техники. Кстати, завод этот является праобразом Днепропетровского ракетного завода. Сегодня, когда вокруг разруха и безответственность, когда о каком-нибудь созидании нет и речи, темпы перехода завода на новую высокотехнологическую технику кажутся фантастичными, иногда даже не верится,что так было. Но ведь было же! Уже в 1962 г. в сорока км от Красноярска на построенном с нуля испытательном комплексе, был испытан первый ракетный двигатель этого завода. И мы с Людмилой праздновали это событие как равноправные участники создания этого комплекса.

Наверное, мы работали неплохо. На празднике нам торжественно вручили  ключи от нашей первой двухкомнатной квартиры. На испытательном комплексе я проработал до середины 1972 г.

Никогда в моей душе не погаснет благодарность к друзьям, к коллегам и к руководителям, как непосредственным, так и тем, за работой которых посчастливилось наблюдать на расстоянии, иногда очень близком.

Было чему учиться – доскональное знание дела, что называется, до винтика, поражающая работоспособность, ответственность, и даже главное – отсутствие страха брать на себя ответственность и, конечно же,человечность.

Да, у них было чему поучиться. С ними можно было сутками не уходить с работы, только с ними можно было дойти до цели, великой цели – полетел первый спутник, ушел в космос Юрий Гагарин, и межконтинентальная ракета попала «в кол» в Атлантическом океане.

Работа испытателей была нелегкой, сложной, но интересной. Мне довелось участвовать в испытаниях новейшей по тем временам подводной лодки, на борту которой были установлены ракеты нашего завода.

То, что нам молодым тогда доверяли, нынешней молодежи, по моему убеждению, даже и не снится.

Два подводных похода стали точкой в моей работе в области ракетостроения. Об этом отрезке своей жизни я вспоминаю с теплотой и радостью в душе.

На 25-летие испытательного комплекса (куда нас с Людмилой не забыли пригласить), я читал свои стихи. В них я, как сумел, передал то, что никогда не сотрется в памяти «Смотрю влюбленными глазами».

Мой приход в атомную энергетику был незапланированным и даже случайным. Поселок, в котором мы жили, носивший название Красноярск–35, административно входил в состав Красноярска-26, прекрасного города атомщиков в12  км от нас.

Наши отношения были тесными, дружественными. Именно друзья, уехавшие на строительство ленинградской атомной станции, и позвали меня с собой. Соблазн был велик.

Строился первый головной блок атомной электростанции с реактором РБМК-1000, который впоследствии пошел в серию, в том числе на Чернобыльскую АЭС. Стройка гремела на весь Союз. Мне было 35 лет и не иссякла еще тяга к новому, и, конечно же, Ленинград.

В этом городе я в 1959 г. в течение трех месяцев писал диплом, и после этой первой встречи и позже познавший многие лучшие столицы мира, мой Ленинград был и остается лучшим городом на земле.

Моя постоянная должность на испытательном комплексе была – начальник отдела автоматики и измерений, и я надеялся, что на АЭС меня примут на должность начальника цеха тепловой автоматики и измерений. Увы! Главный инженер станции Еперин Анатолий Павлович, после длительной прощупывающей беседы со мной, сказал, что для этой должности я не созрел и предложил мне возглавить цех наладки и испытаний оборудования и систем.

Несколько позже я убедился в его правоте. Накопленный багаж знаний и опыта, теперь уже на прошлой работе, был полезен. Специфика большой атомной энергетики, с которой я никогда не соприкасался, быстро дала понять, что надо учиться, учиться и учиться! А время на учебу было только ночью. Грандиозная стройка продвигалась к финалу бешеными темпами. По всему Союзу – в Москве, в Ленинграде, Пензе и Суммах, в Чехове и в Горьком, на предприятиях, в научно-исследовательских институтах и конструкторских бюро шли испытания опытных образцов оборудования, и у молодого коллектива цеха работы было по горло. Жесткая рука главного инженера ощущалась ежедневно. Он и требовал и учил. Прежняя школа полностью отдаваться работе помогла выстоять и уже через полгода почва под моими ногами стала тверже. Я был в той же стихии созидания, что и в Сибири.

Головной блок электростанции с реактором РБМК-1000 курировали лучшие научно-технические силы Министерства Среднего машиностроения (Атомное Министерство).

Руководители высокого ранга, академики, директора исследовательских, проектных конструкторских институтов постоянно и жестоко курировали ход работ. Их приезды не были похожи на пиар-жанглерство и после тщательного анализа заканчивались утверждением мероприятий, обязательных к исполнению.

Об этом периоде можно писать бесконечно. Но это не входит в мою задачу. На мой взгляд, важно то, каким сформировала меня Ленинградская АЭС до приезда в Чернобыль.

Участие в строительстве 4-х ядерных блоков, учеба в институте повышения квалификации в Обнинске, сдача кандидатского минимума в Ленинградском Политехническом институте, постоянная работа в среде отличных профессионалов – патриотов, окончание философского факультета Марксизма –Ленинизма и, конечно же, бесценное внимание ко мне главного инженера,способствовали моему карьерному росту. В 1973 г. главный инженер стал директором, а я по его представлению главным инженером АЭС.

Пишу об этом не для красного словца, и не в целях самолюбования. Карьерный рост в нашем министерстве был обусловлен двумя факторами – хорошая профессиональная школа и специальное образование. Вот почему мне инженеру-электрику, пришлось сдавать кандидатский минимум. Без этого продвижение было невозможным. Исключительно все руководители в Москве, стоявшие над нами, были профессионалами высочайшего уровня, в том числе и министр.Никогда нами не командовали ни угольщики, ни КАГЭБЭШНИКИ.

К сожалению этого принципа сегодня, не придерживаются ни в Украине, ни в России. Добром это не кончится. И, самое главное, на ЛАЭС ее величество безопасность была святыней, покушение на которую было немыслимым.Тогда еще не было таких расхожих понятий как культура безопасности,приверженность к культуре безопасности. Они появились после Чернобыля.Руководители станции прошли школу Челябинска-40 и Томска-7, для них правила безопасности были написаны кровью, и потому она, безопасность, была положена в основу воспитания коллектива снизу доверху.

Приведу два эпизода, характеризующие атмосферу,царящую в области безопасности.

Было это лет 30 тому назад, поэтому дату и номер партийного съезда не помню. Ленинградской партийной организацией руководил член Политбюро ЦК КПСС Романов. В его выступлении на съезде было два козыря – пуск Ленинградской АЭС и поход первого атомного ледокола. Естественно,пропагандистская машина предупреждала персонал о какой-то особой ответственности в связи с этим выступлением.

А на работающем блоке, как на грех, в одном из реакторных помещений, приборы радиационного контроля зафиксировали повышение уровня радиоактивности. Дальнейший анализ показал наличие течи теплоносителя. Начальник смены Олег Карпов действует по инструкции. Бригада одевает термозащитные костюмы, вскрывает помещение и с помощью прожекторов находит место течи. Сошлись на том, что течь обусловлена трещиной в металле.Начальник смены останавливает блок и расхолаживает реактор с аварийной скоростью. Расхолодили, вошли в помещение, трещины нет, течь по прокладке запорно-регулирующего клапана, с ней можно было поработать несколько суток.Естественно, обком партии был проинформирован о случившемся, и директор с главным инженером уехали в Ленинград на ковер. Ну, как же, подвели Романова. О том, что было в обкоме можно только догадываться, но на другой день по станции был объявлен приказ – начальнику смены и бригаде объявлена благодарность и выдана денежная премия!

Руководство министерства поддержало позицию руководства станции.

Вот так, нет никакой причины, что бы рисковать безопасностью, даже если это угроза престижа высокого партийного функционера.

Второй эпизод случился накануне Чернобыльской трагедии, я уже работал главным инженером станции. В январе 1986г. первый блок был остановлен на капитальный ремонт.

На станции был непререкаемый порядок – 30-40% работ составляла реконструкция оборудования и систем в целях повышения уровня безопасности. В этот раз масштабы и сложности были такими, что станция не могла выполнить их своими силами. Привлекли монтажную организацию. Монтажники согласились при одном условии, что расценки за работу будут увеличены на коэффициент, положенный нашему ремонтному персоналу за работу в условиях действующих блоков. Договорились. Работы были выполнены в срок и на хорошем техническом уровне. Заплатили, и у монтажников высветилось превышение фонда заработной платы. Для того времени это был криминал. Появилась прокуратура, а вместе с ней и формулировка – нецелевое использование денежных средств. Виновные – директор, главный инженер, зам.гл.инженера по ремонту. Все трое члены КПСС. И прежде чем отправить их в места отдаленные, надо было исключить их из партии. На заседании бюро горкома КПСС мы твердили одно – все сделано для повышения уровня безопасности, личной заинтересованности нет и в помине.«Влепили» нам по строгому выговору с занесением в учетную карточку. Это высшая мера наказания перед исключением из партии. В коридоре спросил у директора, что будем делать дальше, и на всю оставшуюся жизнь запомнил ответ: «Повышать уровень безопасности». Конечно, вздохнули мы свободнее – строгий выговор спас нас от суда, членов КПСС не сажали. Но радость была преждевременной. Прокуратура, как ни странно, со станции не исчезла, проверки за проверками не давали работать.

И тут грянул Чернобыль. Прокурор на слово поверил, что все содеянное нами было на благо безопасности. Нас оставили в покое, но выговора висели, вот с ним, с этим, строгачом, я и предстал перед секретарем ЦК КПСС Долгих Владимиром Ивановичем. Он, полистав мое досье, обратил свой взгляд на работников ЦК, которые привели меня к нему, и спросил, как можно рекомендовать коммуниста со строгим выговором на должность директора ЧАЭС. Я попытался объяснить, что строгий выговор по уставу снимается только через год,а он еще не прошел. Но устав, как оказалось, был писан не для всех. На другой день я был в Ленинграде.  Сосновоборский горком КПСС снял наказание – это было в январе 1987г., а уже с 1 февраля этого года я прибыл на Чернобыльскую АЭС в должности директора. В багаже у меня были мои знания и опыт, приобретенные на Ленинградской АЭС и среди них самое главное– первым делом, первым делом безопасность, а все остальное потом, и даже план по выработке электроэнергии.

Я был бы не честен, если бы идеализировал Ленинградский период. Были и инциденты, и аварии. Это разрыв трубопроводов горячей воды и гибель монтажников, это и взрыв газгольдера, это и мини Чернобыль с серьезной разгерметизацией тепловыделяющих сборок, это и пожар в электротехнических помещениях первого блока, уже после Чернобыля.

Но в одном я убежден, что без приверженности персонала станции и руководства министерства к культуре безопасности головной блок пустить было бы невозможно.