Фетишизм статистики
Дата: 08/02/2013
Тема: Интеллектуальная собственность


А.В.Юревич, член-корр.РАН, д.пс.н., зам.дир.Института психологии РАН,
И.П.Цапенко, д.э.н., в.н.с. Института мировой экономики и международных отношений РАН

В последние годы всё чаще предпринимаются попытки количественной оценки отечественной науки, а адекватность такой оценки стала очередной ареной противостояния реформаторов и их оппонентов. При этом используются критерии и методики, широкое применение которых за рубежом рассматривается как гарантия их адекватности, хотя и там они имеют немало противников.


Соответствующие дискуссии политизированы, не редко увенчиваются обвинениями в полной неэффективности, которые особенно часто раздаются в адрес нашей социогуманитарной науки. Ведь, согласно данным зарубежной статистики, по числу научных публикаций в международных журнала Россия отстает не только от многих развитых государств, но и от целого ряда развивающихся стран, в частности Китая и Индии.

При этом, как отмечают специалисты по данной проблеме, «расплодившиеся в последнее время в России многочисленные поклонники подсчета журнальных публикаций, импакт-факторов и числа ссылок не очень знакомы с содержательными характеристиками этих показателей» [1]. Радует то, что дискуссии начинают разворачиваться и в среде специалистов по изучению науки, способных, абстрагировавшись от политических позиций, оценить достоинства и недостатки предлагаемых подходов.

Ими отмечается, что «анализ числа журнальных публикаций и уровня их цитируемости чаще всего проводится на материалах базы данных Web of Science (WoS), при­надлежащей ныне компании Thomson Reuters Corporation, а это подчас дает довольно-таки нелепые результаты. Согласно этой инфор­мационной системе, которая является «старейшей и наиболее авторитетной в данной области», все отечественные философы, вместе взятые, в 2000-е годы публиковали в международных журналах, издаваемых за рубежом, порядка 3—4, а социологи — 2-3 статей в год, в то время как в действительности, только сотрудни­ки Института философии РАН, далеко не исчерпывающие весь корпус отечественных философов, ежегодно публикуют там от 40 до 80 статей [2].

Аналогичные расхождения реальности и баз данных WoS проявляются и в других социогуманитарных дисциплинах. Вряд ли столь респектабельное учреждение, как корпорация Томсона, можно заподозрить в заведомой некомпетентности или умышленном принижении вклада российской науки. Но даже базы данных WoS не способны объять необъятное – учесть публикации российских ученых во всех международных научных журналах. А та подборка журналов, на основе которых формируется оцениваемая выборка, хотя и впечатляет размером, вряд ли может считаться репрезентативной.

Ситуация усугубляется тем, что, как подчеркивают авторитетные исследователи науки, такие как С. Фуллер, если наиболее известные естествоиспытатели всего мира в основном публикуются в достаточно узкой группе журналов, которые считаются наиболее авторитетными, то в социальных науках нет согласия в отношении того, какие журналы считать самыми значимыми.

Среди журналов, включенных в базы данных WoS, на основе которых принято делать выводы о величине вклада в мировую науку, от 25 % до 70 % (в разных дисциплинах — по-разному) издается в США, а от 10 % до 35 % — в Англии.

«К настоящему времени оперативно и масштабно организованные базы данных — по преимуществу, если не исключительно, американские — фактически сделались для всего мира основными источниками и законодателями количественно-эмпирических обследований науки» [2]. Трудно не признать, что «их повсеместному использованию в немалой степени способствовало то, что некоторые сегменты статистических обсчетов были более-менее добротными, носили именно фактический характер и могли подвергаться проверкам и уточнениям». Тем не менее налицо явное смещение и американоцентризм используемых выборок, отражающих доминирование западной, в первую очередь американской, науки в мировом мейнстриме, которое угрожает неблагоприятно сказаться на общем состоянии социогуманитарных исследований.

Известны и другие принципиальные недостатки баз данных WoS: их лингвистическая асимметрия — явный крен в сторону англоязычных публикаций и принижение значимости работ на таких языках, как испанский, итальянский, японский, китайский, корейский и, естественно, русский, порождающие «асимметрию в международной видимости» и иерархии результатов научной деятельности (табл. 1). Очевидно, что, «лингвистические преимущества англоязычных стран способствуют усилению конкурентных преимуществ этих стран в науке и в связанном с ней бизнесе, в частности, издательском».

Таблица 1
Распределение статей по социальным наукам, индексируемых компанией Томсон, по основным языкам их публикации, 1998-2007 годы, %

Языки публикации
Доля статей %
Английский
94,45
Французский
1,25
Немецкий
2,14
Испанский
0,40
Португальский
0,08
Японский
0,06
Голландский
0,01
Итальянский
0,01


Отмечается также отсутствие учета прочих видов печатной научной продукции — монографий, статей в сборниках, материалов конференций и т. д. Вместе с тем сведение проблемы лишь к неадекватности источников данных и способов их формирования было бы ее сильным упрощением. Существуют и другие ее стороны, обращение к которым вынуждает говорить о неадекватности самого сложившегося подхода к оценке мирового вклада национальной науки.

Прежде всего, нельзя сводить вклад в мировую науку к вкладу в мировой массив научных публикаций. Такие ученые, как И.В.Курчатов и С.П.Королев, по понятным причинам, не публиковались ни в отечественных, ни, тем более в международных научных журналах. Можно ли на этом основании сделать вывод о том, что они не внесли никакого вклада в мировую науку? Или к какому количеству публикаций можно приравнять запуск первого в мире космического аппарата? А в социогуманитарных дисциплинах логичной нелепостью была бы оценка вклада таких мыслителей, как, например, М. К. Мамардашвили, по количеству их публикаций.

В данной связи следует упомянуть и о том, что вообще одна из главных функций социогуманитарной науки — сделать человека и общество лучше, причем не столько все человечество, сколько общество в той стране, в которой та или иная национальная наука развивается. Совершенно естественно, что отечественная социогуманитарная наука в основном изучает те проблемы, которые характерны для современного российского общества.

Далеко не всякий международный научный журнал примет публикации на внутрироссийские темы. Налицо и очевидная несостыковка «национальной привязки» наших статей с тематическим американоцентризмом журналов, включенных в базы данных WoS. Так, по состоянию на начало 2009 г. в нее были включены 21 журнал по истории, из которых 76 издаются в США. Из этих 76 журналов 15 — журналы по различным аспектам истории США, 18 посвящены истории отдельных американских штатов или регионов США [1].

Большая часть наших статей в области социогуманитарных наук не годятся для международных журналов, но не в силу своих содержательных недостатков, а вследствие национальной особенностей тематики. Совершенно справедливо отмечается, что «российское научное сообщество в первую очередь должно работать на свою страну, а цитирование в англоязычных, прежде всего американских журналах вряд ли должно быть главным критерием» [3]. В тех случаях, когда национальная наука чрезмерно космополитична и полностью «подстраивается под западную, у нее возникают трудности в своей стране. Например, индийских ученых постоянно обвиняют в том, что они работают исключительно на запад в ущерб решению проблем собственной страны [4].

Трудно не заметить, что используемые ныне показатели вклада в мировую науку имеют достаточно выраженный однополярный смысл. Если ученый имеет много публикаций и высокий индекс цитирования в международных научных журналах, то действительно есть весомые основания считать, что он вносит ощутимый вклад в мировую науку. Но нет оснований констатировать, что ученые, не преуспевшие по подобным показателям, вклада в нее не вносят. Делать выводы об их низкой продуктивности, а тем более начислять им зарплату в соответствии с этими показателями — означает искажать очевидный логический смысл последних.

Достаточно известны и механизмы обретения известности в мировой науке. Упрощенное отношение к ней предполагает рассмотрение этих механизмов исключительно в когнитивной плоскости. Дескать, ученый создает новое научное знание, которое тут же становится известным его коллегам во всем мире, и он обретает заслуженное признание. Такое, действительно, случается, причем не всегда предполагает публикации именно в американских научных журналах, но и, например, публикации в Интернете, как в случае Г. Перельмана. Однако гораздо чаще, особенно в социогуманитарных науках, бывает по-другому: обретение ученым мировой известности предполагает различные социальные механизмы, в том числе и механизмы «социализации» самого произведенного им научного знания.

Известный исследователь науки У.Корнхаузер разделил всех ученых на два типа — «местников» и «космополитов». Первые, в силу их личностных особенностей, преимущественно обитают в своих исследовательских организациях, редко покидают родные пенаты, нечасто выезжают за рубеж, публикуются в основном в национальных научных журналах и т. п. Вторые ориентированы на международные научные контакты, их научная деятельность протекает в основном за пределами организаций, в которых они работают. Корнхаузер не оставляет сомнений в том, что и те, и другие нужны мировой науке и вносят в нее вклад, но деятельность «местников» менее публична, а их достижения становятся известными в мировой науке благодаря органически дополняющим их «космополитам».

Подобный характер имеет классификация Ю.М.Плюснина, акцентирующего то, что в современной науке отчетливо проступают два типа ученых — «цеховики», научное знание производящие, и «презентаторы», его распространяющие [5].

Естественно, основные «дивиденды», в том числе и такие, как международное признание, достаются преуспевающим в пиаре «презентаторам», однако без куда менее заметных «цеховиков» им нечего было бы «пиарить».

Возвращаясь к У.Корнхаузеру, подчеркнем, что он разработал свою классификацию применительно к мировой, а не к какой-либо национальной науке. Но в отношении российской науки она приобретает особый смысл, и не только в связи с длительным существованием «железного занавеса» и его последействием. Материальные трудности поездки российских ученых за рубеж и бюджеты наших научных учреждений общеизвестны. Общеизвестно и значение языкового фактора[1], а также другие социальные проблемы адаптации отечественных ученых к контексту мировой преимущественно англоязычной и американоцентристской науки. Но и там обретение ученым признания предполагает его активное включение в систему социальных связей, нередко — активный пиар его деятельности, наличие влиятельных покровителей, необходимость попасть на глаза и произвести хорошее впечатление на так называемых привратников (gatekeepers), которые выносят и распространяют в научном сообществе суждение о других его членах. Один из наиболее авторитетных исследователей научных коммуникаций Д.Прайс отмечает, что «весь фронт исследования занят “глыбами” авторов, размером примерно в 100 чел., а в пределах каждой такой “глыбы” действует немногочисленное ядро ученых, которые связаны друг с другом сильным взаимодействием» [6]. Во многом поэтому Фуллер формулирует «норму мафиозности» как один из главных неформальных регулятивов научной деятельности и противопоставляет ее «норме коммунизма (или коммунализма»), сформулированной Р.Мертоном.

В подобных условиях проживающие в России ученые имеют куда худшие шансы обрести известность в мировой науке, чем их коллеги, живущие в западных странах. К тому же действуют хорошо известные в социологии науки принцип «снежного кома», описанный Р.Мертоном «эффект Матвея» и т. п. В результате научные журналы предпочитают публиковать статьи хорошо известных авторов, обретение же известности предполагает не только научные заслуги ученого, но и упомянутые социальные механизмы.

Симптоматично расхождение восприятия заслуг отечественных ученых их российскими и западными коллегами. Например, проведенный в 2010 году. Конкурс приглашенных исследователей показал, что вклад наших ученых в отечественную науку расценивается российскими экспертами как вклад и в мировую науку, а западными — как вклад только в науку российскую. Соответственно, известность в российской науке первые рассматривают как эквивалентную мировой известности, а вторые — как недостаточную для нее. Возникают и явные расхождения в понимании того, что считать «мировым уровнем» ученого. Наши понимают его как высокий научный уровень ученого, отвечающий мировым стандартам, их зарубежные коллеги — как мировую известность, прежде всего, в западной науке, а ситуацию, когда ученый мирового уровня может быть мало известен за рубежом, считают нонсенсом.

Следует подчеркнуть, что американоцентризм современной науки не сводится только к языковому фактору. И российские ученые, и ученые — выходцы из других стран, подолгу живущие в США или Англии и прекрасно пишущие на английском языке, часто сетуют на доминирование в международных социогуманитарных журналах американцев и англичан, которые очень неохотно принимают туда статьи, не выдержанные в русле англо-американских парадигм, а тем более им противоречащие. Например, российский психолог Е.В.Субботский, ныне работающий в Университете Ланкастера, пишет, что «свободомыслие» в западных культурах вовсе не означает свободы публикации теоретических статей, противоречащих взглядам британских и североамериканских теоретиков, которые доминируют в редакционных советах психологических журналов. А эстонский психолог А.Тоомела выражает уверенность в том, что последние 60 лет развития психологической науки прошли впустую (дословно: «были выброшены в пепельницу») из-за того, что она развивалась по американскому пути.

По всей видимости, для успешного развития мировой социогуманитарной науки оптимальным является не только теоретико-методологический плюрализм, узаконенный постмодернизмом, но и плюрализм более глобальных интеллектуальных пространств. А ее помещение в какое-либо одно интеллектуальное пространство, скажем, построение всей мировой социогуманитарной науки по образу и подобию американской, ее существенно обедняет.

Подобные ситуации иллюстрируют, что необходимо различать мировую науку  и мировой мейнстрим научных публикаций, русло которого сформировано на Западе. Мировая наука — не этот мейнстрим, а совокупность национальных наук, какими бы непохожими на англо-американскую науку они ни были. В нее вносит вклад каждый, кто занимается наукой и делает в ней что-либо существенное, вне зависимости от того, в какой стране он живет и в каких научных изданиях публикуется.

В нее внесла вклад и так называемая традиционная восточная наука, развивавшаяся в Индии, Китае, странах арабского Востока задолго до появления США. Российская же наука вносит вклад в мировую по определению, являясь ее частью, а отрицать это так же нелепо, как не считать нашу страну частью человечества.

Помимо национальной специфичности науки любой страны, существующей при всей ее интернациональности и проявляющейся не только в социальной организации института науки, но и в ее когнитивных особенностях [7], необходимо учитывать и многообразие ее функций, не позволяющее судить о ее эффективности по какому-либо одному параметру, например по количеству публикаций. Не пытаясь охватить все многообразие функций, упомянем лишь две — образовательную и прикладную.

Как известно, значительная часть наших социогуманитариев, в том числе и работающих в академических институтах, преподают в вузах, многие из которых созданы на базе этих институтов (что, в частности, делает часто высказываемую реформаторами идею переноса академической науки в вузы довольно-таки нелепой. Те академические ученые, которые хотят и могут преподавать, и так это делают). Тот факт, что лучшие вузовские преподаватели — это ученые, а не «чистые» преподаватели, тоже достаточно общеизвестен: чтобы сообщать студентам современное, а не устаревшее знание, нужно находиться на переднем крае его производства, то есть заниматься  наукой, что способствует и полезному во всех отношениях вовлечению студентов в исследовательский процесс. В результате очевидна необходимость оценки продуктивности отечественных ученых не только по количеству и резонансности их публикаций в международных научных журналах, но и по их вкладу в учебный процесс, который можно количественно (труднее качественно, но и это возможно) оценить — по количеству подготовленных под их руководством дипломных работ, диссертаций и т. д.

Еще чаще недооценивается прикладная функция социогуманитарной науки, причем когда речь идет об этой функции применительно к науке в целом, то, как правило, имеется в виду естественная и техническая наука, а прикладной потенциал социогуманитариев систематически игнорируется. Возможно, поэтому на фоне того, что Россия по затратам на одного исследователя в 3 раза отстает от среднемирового уровня, особенно низкими являются расходы на наших социогуманитариев [8].

Очевидный парадокс состоит в том, что это происходит в стране, в течение 70 лет испытывавшей на себе последствия воплощения в жизнь марксистского учения, а затем монетаристских экономических концепций, почти столетие выполняющей функции гигантской социальной лаборатории. В современном обществе прикладной потенциал социогуманитарной науки очень востребован, хотя и не всегда используется должным образом. А его потенциальная востребованность пропорциональна остроте социальных проблем. При этом влияние социогуманитарной науки на общество, например социальную резонансность идей, выдвигаемых социогуманитариями, тоже можно оценить количественно, скажем, по количеству упоминаний того или иного из них в Интернете.

Подобные сюжеты выводят еще на один важный аспект проблемы: влияние националъной науки и конкретных ученых на мировую науку нельзя сводить лишь к их непосредственному влиянию. Приведем наиболее банальный пример: некий российский ученый не имеет международного признания и никогда не публиковался в международных научных журналах, а группа его учеников, уехав за рубеж, выходит там на ведущие позиции. Можно ли утверждать, что их учитель не оказал на мировую науку никакого влияния? Подобные ситуации особенно актуальны в связи с тем, что из нашей страны за рубеж эмигрировали целые научные школы, в США проживают более 16 тысяч докторов наук — выходцев из СССР, более 3000 выходцев из советской науки трудятся в Силиконовой долине, и т. п. Однако подобные формы влияния, например, основателей научных школ на мировую науку остаются за кадром, хотя, видимо, в подобных случаях речь идет о достаточно существенном, но не прямом, а косвенном влиянии, которое с учетом сложности механизмов распространения научных идей и знаний по объему и значимости намного превышает влияние прямое.

Возникает вопрос и о прагматическом смысле для той или иной страны вклада ее ученых в мировую науку. Вроде бы здесь все просто: чем больше этот вклад, тем продуктивнее национальная наука, тем значительнее ее вклад и в социально-экономическое развитие страны, тем больше преуспевает страна и тем лучше живут граждане. Но так ли это на самом деле? В таблице 2 приведены данные, позволяющие судить о степени благополучности 20 стран, согласно базам данных WoS вносящих наибольший вклад в мировую науку.

Табл.2
Страна
Место по раз­меру вклада в мировую науку, 2007 г.
Место по объему ВВП в долл. на душу населения, 2009 г.
Место в рейтинге стран, наиболее благоприятных для жизни, 2010 г.
Место по Индексу развития человече­ского потенциала, 2007 г.
США
1
6
7
13
Китай
2
92
97
92
Япония
3
24
36
10
Великобритания
4
17
25
21
Германия
5
18
4
22
Франция
6
20
1
8
Канада
7
13
9
4
Италия
8
25
10
18
Испания
9
23
17
15
Южная Корея
10
31
42
26
Индия
11
121
88
134
Австралия
12
11
2
2
Нидерланды
13
10
11
6
Россия
14
45
111
71
Бразилия
15
72
38
75
Швеция
16
14
30
7
Швейцаоия
17
8
3
9
Турция
18
57
72
79
Польша
19
44
35
41
Бельгия
20
19
8
17

Рейтинги всех стран по трем показателям национального благополучия: ВВП на душу населения, благоприятных для жизни и индексу развити человече­ского потенциала в значительной мере коррелируют между собой, но не один из них не обнаруживает статистически значимой корреляции с величиной вклада в мировую науку.

Это можно трактовать по-разному, например, как наличие у той или иной страны латентного потенциала, который скажется на её благосостоянии лишь по прошествии некоторого времени. Но самым естественным представляется наиболее «крамольное» объяснение, состоящее в том, что лучше живут не те страны, которые вносят наибольший вклад в мировую науку, а  те, которые больше выносят их неё, то есть наиболее эффективно используют результаты научно-технического прогресса.

Если рассмотреть данный вопрос в прагматическом плане, то гипертрофированное значение вклада национальной науки в мировую представляется как стереотип, имеющий не прагматическое, а, скорее, символическое, «спортивное» значение. Аналогию со спортом можно продолжить и в том плане, что в нашей страны количество олимпийских медалей имеет большее значение, чем например, состояние массового спорта или такие показатели, как количество убийств или число беспризорников, хотя они куда важнее в плане национального благополучия, чем количество медалей. Неужели дает о себе знать своеобразный комплекс национальной неполноценности, вынуждающий нас постоянно доказывать всему миру, что мы способны преуспевать в спорте и заниматься наукой. Но надо ли стране, запустившей первого в мире космонавта и имевшей немало других выдающихся научных достижений, постоянно доказывать, что ее ученые на что-то способны? Создается впечатление, что это больше нужно политикам, чем ученым. Но те же политики не устают подчеркивать прагматизм, а не символический характер наших целей. А если согласиться с тем, что «Россия может и должна по качеству жизни сравняться с лидерами мирового развития» [3], то путь к этому лежит явно не через наращивание количества публикаций в англо-американских журналах, а совсем через другое. Так стоит ли придавать столь гипертрофированный смысл символическим и к тому же многократно искаженным показателям.

При анализе оценок существующей практики количественных оценок науки зарубежными авторами обращают на себя внимание названия статей, посвященных этой тематике: «Потерянное при публикации: как измерение вредит науке», «Бегство от импакт-фактора», «Гнусные цифры» и т. п. Прорисовывается и ставший очень характерным для российской науки сюжет — противостояние мнения научной общественности и позиции руководства наукой.

Может возникнуть аналогия с известной политической ситуацией: демократия имеет много недостатков, но лучшего типа политического устройства человечество пока не придумало. Но в данном случае она не уместна: «Наилучшей альтернативой оценки качества журналов по показателям цитируемости является экспертная оценка» [9]. То же самое относится к оценке вклада отдельных исследователей, институций и т. д. Здесь уместна другая аналогия. Если оценивать качество писателей и их романов по их покупаемоемости, то, в современной Рос скажем, Д.Донцова намного опередит Л.Н.Толстого или Ф.М.Достоевского. Но дать им компетентную оценку могут только эксперты, в данном случае литературные критики. А предположение о том, что два способа оценки научных журналов — экспертами и с помощью импакт-фактора — дадут похожие результаты, не выдерживает критики. В частности, авторы [9] на примере математического журнала обнаружили «удивительное несоответствие между репутацией журнала и его импакт-фактором». Удивительное ли?

Исследования импакт-фактора выявили и другие обстоятельства, крайне неудобные для его адептов:

•   Приблизительно 90 % ссылок, например, на математические журналы, выходят за пределы двухлетнего окна, в рамках которого он подсчитывается, то есть «импакт-фактор основывается всего лишь на 10 % ссылочной активности и игнорирует подавляющее большинство ссылок»).

•   Импакт-фактор существенно варьируется в зависимости от выбора научной дисциплины, в результате чего с его помощью нельзя сравнивать журналы, представляющие разные дисциплины.

•   Нельзя с его помощью сравнивать и разные типы журналов.

•   Его нельзя использовать для сравнения отдельных работ, конкретных ученых, теоретиков и экспериментаторов, исследовательских программ и даже целых областей знания.

•   Вообще не вполне ясен смысл импакт-фактора, и он дает весьма расплывчатую информацию.

•   Значительная часть цитирований носит «риторический», «признательный» характер.

•   Если бы требования публиковать статьи в журналах с высоким импакт-фактором были применены в прошлом, то многие выдающиеся ученые, включая нобелевских лауреатов, выглядели бы неудачниками от науки.

•   Основную часть импакт-фактора журналов дает небольшое количество опубликованных в них статей.

•   Числа, на которых основывается вычисление импакт-фактора, очень сомнительны и не выдерживают проверки другими подсчетами.

Игнорируются и такие факторы, как тип статьи (обзорный, редакционный, эмпирический или теоретический и др.), количество авторов, самоцитирование, негативное цитирование, язык публикации.

Даже корпорация Thomson Scientific, являющаяся цитаделью распространения импакт-фактора, предостерегает от его неосторожного использования: «Импакт-фактор не может быть использован без учета многочисленных показателей, влияющих на цитируемость, например, среднего числа ссылок в одной статье. Импакт-фактор должен бьггь дополнен компетентной экспертной оценкой.

Похожая ситуация наблюдается и в нашей стране. Несмотря на постоянные предупреждения разработчиков РИНЦ (Российского индекса научного цитирова­на) о том, что этот индекс пока не совершенен, не учитывает значительную часть необходимой информации и в целом пока не готов к широкому применению, чиновники от науки настаивают именно на этом показателе. В чем причины подобной, вполне интернациональной ситуации? Конечно, ее можно усмотреть в некомпетентности чиновников, не являющихся специалистами в области наукометрии и не прислушивающихся к мнению специалистов, во вненаучных интересах различных людей и ведомств. Но существует и более общая причина, состоящая в том, что «в современном мире модно провозглашать мистическую веру в то, что численные измерения превосходят другие формы понимания» [10]. «Есть культуры, представители которых верят, что некоторые объекты имеют магическую силу; антропологи называют эта объекты фетишами. В нашем обществе своего рода фетишем является статистика» [11].

Эта интернациональная «магическая вера» дополняется магической верой отечестенных реформаторов в то, что любые сложившиеся в западных странах практики эффективны там и применимы, без какой-либо их коррекции, в наших условиях, при этом наблюдаются систематическое запаздывание и вообще странный характер их переноса на нашу почву: мы заимствуем на Западе в основном те практики, от которых там начинают отказываться.

В заключение отметим, что в условиях, когда мы уделяем столь гипертрофированное внимание тому, как российская наука выглядит в базах данных Корпорции Томсона, имеет смысл учитывать и то, как ее оценивает сама эта Корпорация. В аналитическом отчете Корпорации, вышедшем в январе 2010 г. и посвященном состоянию российской науки, действительно отмечается снижение ее вклада в мировую науку в период 1994—2006 гг., что подается авторами отчета как тенденция, с одной стороны, достаточно парадоксальная, с другой — вполне понятная на фоне уровня финансирования российских исследовательских институтов, который оценивается в отчете как составляющий 3-5 % от уровня финансирования исследовательских учреждений аналогичной численности в США. Отмечается и то, что по  «валовым» показателям вклада в мировую науку Россия сейчас отстает от целого ряда стран, которые раньше опережала, — Китая, Индии, Канады, Австралии и др.

Вместе с тем ситуация в нашей науке характеризуется как неоднозначная. Авторы отчета подчеркивают, что ухудшение ее мировых позиций в «науках XX века», таких как физика и технические науки, сочетается с улучшением в «науках XXI века», таких как нейронауки и науки о поведении. Отмечается и то, что снижение общего представительства российской науки в мировой в 1994—2006 гг. до 22 тыс. статей в год впоследствии — в 2007—2008 гг. — сменилось его повышением до 27 600 статей.

Но, главное, общий тон отчета Корпорации Томсона в отношении российской науки полон сочувствия и одновременно оптимизма. А завершается он констатацией необходимости не более активного включения российской науки в миров а равноправного сотрудничества с нашей наукой других стран. Три же последние фразы звучат особенно поучительно. «Выгоды партнеров России обещают быть значительными уже хотя бы в силу ее исторического вклада в науку. Но эти партнеры должны обеспечить финансовые ресурсы для участия России в сотрудничестве. Вложения в российскую науку впоследствии принесут финансовые и интеллектуальные дивиденды для всего мира».

Похоже, в том, что наша страна имела и имеет великую науку, не сомневается никто, кроме нас самих, точнее, наших чиновников от науки, которые не только сами ею не занимаются, но и имеют очень смутные представления о количественных практиках ее оценивания.

Литература
1. Савельева И.М., Полетаев А.В. Публикации российских авторов в зарубежных журналах общественным дисциплинам в 1993—2008 гг.: количественные показатели и качественные рактеристики. Препринт WP6/2009/02.
2. Мотрошилова Н.В. Недоброкачественные сегменты наукометрии // Вестник РАН. 2011.
3. Рогов С.М. Россия должна стать научной сверхдержавой // Вестник РАН. 2010. № 2.
4. Федотова В.Г. Социальные инновации как основа процесса модернизации общества // просы философии. 2010. № 10.
5. Плюснин Ю.М. Эпистемология и стратегия научного поиска // Наука. Инновации. Об- ование. Вып. 2. М.: Языки славянской культуры, 2007.
6. Петров М.К. Философские проблемы «науки о науке». Предмет социологии науки. М.: ССПЭН, 2006.
7. Юревич А.В. Социальная психология науки. СПб.: РХГИ, 2001.
8. Полетаев А.В. Общественные и гуманитарные науки в России в 1998—2007 гг.: количе- енные характеристики. WP6/2008/07. М.: ГУ ВШЭ, 2008.
9. Арнольд Д-, Фаулер К. Гнусные цифры // Игра в цыфирь или как теперь оценивают труд ученого (сборник статей по библиометрике). М.: Изд-во МЦНМО, 2011
10. Адлер Р., ЭвингДж., Тейлор П. Статистики цитирования // Игра в цыфирь или как теперь оценивают труд ученого (сборник статей по библиометрике). М.: Изд-во МЦНМО, 2011.
11. Best J.Damned lies and statistics... University of California Press, 20001

Публикуется в рамках совместного с журналом  «Социология науки и технологий» проекта «Наука в ракурсе социологии»
Полный текст см. «Социология науки и технологий», т.3, №3 2012 г.



[1] Научную статью на английский язык, конечно, можно перевести и с помощью перево чика, однако не у всякого российского ученого есть на это свободные 500 долларов.







Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=4311