Очерк второй. Производственный ядерный университет
Дата: 02/02/2011
Тема: Время и судьбы


Г.В.Киселев, ведущий научный сотрудник ИТЭФ, Москва, кiselev@itep.ru;  gkiselev2008@yandex.ru

(первый очерк цикла «Мои ядерные университеты» - здесь)

Челябинск-40 (ныне г. Озерск) – это мой второй ядерный университет, который получил название «Производственный».  Здесь произошло  мое становление как специалиста по ядерным реакторам, здесь получены бесценные знания по устройству и технологии эксплуатации промышленных ядерных реакторов для  производства оружейного плутония, здесь выработалась идеология ответственного отношения  к порученному делу, здесь появилось понимание поведения и характеров людей, с кем мне приходилось контактировать по работе.   Одним словом, значение моего производственного ядерного университета для меня и моей семьи оказалось исключительным.


По существующей терминологии Челябинск–40 – условное наименование одного из первых закрытых территориально–административных образований (ЗАТО) атомной промышленности. Советом Народных Комиссаров СССР (постановление № 3150 сс/оп  от 21 декабря 1945 г.) было принято решение о строительстве на территории ЗАТО Челябинск–40 завода № 817 со сроком ввода в действие во 2–м квартале 1947 г. Срок ввода такого сложного наукоемкого предприятия (1,5 года) был, конечно, нереальным.  Основным назначением завода было производство оружейного плутония для ядерного оружия. Согласно указу Президиума Верховного Совета РСФСР от 17 марта 1954 г. Челябинск–40 в 1954 г. был переименован в город Озерск. 



По данным 2008 г. его население составляло 83,6   тыс. чел.; общая площадь – 200  кв. км, периметр охраняемой зоны – около 100 км. На территории ЗАТО, когда я приехал в феврале 1956 г., находились 3 реакторных завода (№№ 24, 156, 37), радиохимический завод «Б»,  специальный металлургический завод «В» для изготовления изделий из плутония и обогащенного урана для ядерных зарядов, приборный завод, радиоизотопный завод «РИ», управление строительства, медсанчасть и другие объекты городской инфраструктуры. Это был первый  крупный комбинат атомной промышленности, предназначенный для производства ядерных материалов для атомно–водородного оружия. С этой целью на заводе № 156 были построены уран–графитовые реакторы: первый в СССР  промышленный реактор «А» для получения оружейного плутония и полония–210 для ядерных зарядов, опытный реактор «АИ» и реактор АВ–3, предназначенные для наработки трития для водородных бомб. На заводе № 24 имелись промышленные уран–графитовые реакторы АВ–1 и АВ–2. На заводе № 37 в эксплуатации были тяжеловодные реакторы № 7 и 7А, разработанные под научным руководством академика А.И.Алиханова, директора Лаборатории № 3, ныне Государственного научного центра Российской Федерации «Институт Теоретической и экспериментальной физики» (ГНЦ РФ ИТЭФ), и где я сейчас работаю.
 


Первым, кого я встретил на заводе № 24, был его директор Николай Николаевич Архипов. Позже я узнал некоторые факты из его биографии:

Из личного дела Архипова Н.Н.: родился в 1907 г. в г. Полоцке Витебской области; в 1921 1925 гг. являлся учеником слесаря профтехшколы (г. Козельск Орловской области), затем учился на рабфаке, в 1935 г. окончил  Бежецкий машиностроительный  институт, получив специальность инженератехнолога, и был направлен  на Челябинский тракторный завод (ЧТЗ). На ЧТЗ проработал в различных должностях от  мастера до начальника цеха с 1935 по 1946 г. В 1946 г. был переведен на комбинат № 817, где начал свою «ядерную» службу в должности зам. начальника смены, а затем начальника реактора «А» (с 1948 г. по 1954 г.); с 1954 г. по 1963 г. являлся директором завода № 24. Как многие специалисты, мобилизованные по партийному призыву на предприятия атомной промышленности, Н.Н.Архипов быстро освоил особенности эксплуатации уранграфитовых реакторов и благодаря своим деловым качествам  быстро стал одним из ведущих руководителей реакторного производства комбината.

Н.Н.Архипов сразу же пригласил меня в свой кабинет,  подробно расспросил о жизни  в университете, родителях, семейном положении. Пообещал ходатайствовать о выделении  жилплощади, когда приедет моя молодая супруга. В моем понимании директор объекта являлся важной фигурой  и его заботливое отношение  меня просто поразило, т.к. в студенческой жизни мы этим не были избалованы. Действительно, когда летом 1956 г. в город приехала моя супруга (как понимают внимательные читатели, это было радостное событие для нас), нам незамедлительно предоставили большую комнату (площадью около 25 кв. м) в  трехкомнатной квартире, недалеко от городского ж.д.вокзала.

Н.Н.Архипов сказал мне, что я назначаюсь первоначально стажером (примерно на один месяц) для того, чтобы я мог изучить устройство реактора, познакомится с технологическим регламентом по эксплуатации реактора и производственными инструкциями, после чего специальная объектовская комиссия примет у меня экзамен по рабочему месту для допуска к самостоятельной работе. Он сказал также, что я обязан в первую очередь обратить внимание на обеспечение ядерной и технической безопасности эксплуатации реактора, необходимость строгого соблюдения регламента и всех инструкций, не опаздывать на сменный автобус, т.к. другого транспорта, чтобы добраться из города на объект не будет. 

Мое рабочее место находилось в так называемой комнате № 15, где размещались пульт и щиты управления реактором; она была достаточно просторной, минимум 50-60 кв.м. В начальный период эксплуатации промышленных реакторов у входа в комнату № 15 стоял часовой с автоматом и проход разрешался, если на пропуске имелся соответствующий шифр. К началу моей работы на реакторе  АВ–1 часовой был уже снят. Написав эти строки, я вспомнил свое посещение в  1993 г. американского производственного центра Хэнфорд, аналогичный Челябинску–40, в составе участников Международной конференции по атомной энергии Global–93 в Сиэтле.  Во время визита на первый американский промышленный уран–графитовый реактор, который имел наименование реактор «А», когда группу участников конференции привели в центральный зал, и там в голову невольно пришла мысль – настали удивительные времена, когда я, Г.В. Киселев, ранее работавший оператором реактора АВ–1 некогда секретного комбината советского военно–оружейного комплекса, смог посетить уже остановленный ядерный реактор не менее секретного американского предприятия. Позже с Хэнфордом знакомилось достаточно много специалистов–реакторщиков наших производственных  комбинатов. Конечно, было любопытно познакомиться с горизонтальной компоновкой американского реактора. Находясь около фронтальной загрузочной стороны реактора, опять появилась мысль: а как американский персонал «расправлялся» с зависаниями и «козлами», которые несомненно, у них случались. Но поговорить на эту тему было не с кем. Довольно неуютным и маленьким по размерам оказалось помещение щита управления американского реактора, оно было примерно в 2, а может быть, в 3 раза меньше комнаты 15 советских промышленных реакторов. Без всякого ложного патриотизма могу сказать, что, по моему мнению, вертикальная компоновка советских промышленных реакторов, предложенная впервые Н.А. Доллежалем для реактора «А» комбината № 817, оказалась более предпочтительной, чем горизонтальная компоновка американских реакторов.

Инженером управления я был назначен в смену, в которой начальником являлся Георгий Васильевич Большилов, а ст. инженером управления – Анатолий Николаевич Кураев, которые обучили меня «премудростям»  управления реактором и проведения различных технологических работ, что позволило мне успешно сдать экзамен по рабочему месту. Большилов говорил, что я должен знать больше, чем просто инженер управления. «А если тебе вдруг придется подменить меня – начальника  смены, как ты будешь командовать, не зная моих обязанностей» – такой довод он часто  приводил. Вскоре у меня сложились дружеские отношения с Кураевым, который, ко всему прочему, являлся большим любителем зимней рыбалки –  не раз он приглашал половить окуней и плотву на озере Большая Нанога. Хорошо помню свое первое появление на льду этого озера и реакцию Кураева, когда я пришел на зимнюю рыбалку в лыжных ботинках, а валенок у меня тогда не было (в последующем этого больше не повторялось). Жена Кураева пекла  очень вкусные пироги из пойманной озерной рыбы, поэтому я никогда не отказывался их попробовать, когда меня приглашали на пироги.        Вскоре у меня сложились дружеские отношения  с начальником смены Сергеем Алексеевичем Аникиным, с которым мне приходилось временами работать.

Из личного дела С.А.Аникина: родился в 1920 г. в дер. Сорокино Касимовского района Рязанской области; в годы войны работал контрольным мастером на оборонном заводе в г. Новосибирске. В 1948 г. после окончания Московского энергетического  института был направлен на комбинат № 817, где был назначен инженеромэнергетиком завода № 156. В 19491950 гг. работал зам. начальника смены реактора «А». В 1950 г. был переведен на завод  24, где являлся начальником смены реактора АВ1 (19501959 гг.), зам. гл. инженера (19591961 гг.), директором завода (19611966 гг.). В 1966 г. был назначен на должность директора завода № 37, в которой он проработал до 1971 г.

Зачастую он приглашал меня к себе домой, где я познакомился с его супругой Ниной Александровной Аникиной, дочерью писателя А.П.Казанцева, незаурядным реакторным специалистом (она уже давно, с 1949 г. работала в службе управления завода № 156). В семье Аникиных подрастали две дочери: Катя и Оля. Эти домашние посиделки были очень полезными для меня, т.к. я узнавал все  последние комбинатские новости, а главное, с большим интересом слушал рассказы Нины Александровны о всяких случаях, которые происходили на реакторах завода  156.

Сейчас я могу с полным основанием утверждать, что на комбинате царил дух доброжелательности и заботливого отношения к молодым специалистам. И, конечно, у меня сохранились в душе добрые чувства и слова благодарности к старшим товарищам, кто сделал из меня высококвалифицированного специалиста и сформировал нормальные человеческие качества, которые не раз помогали в последующей жизни.

Работа по сменам была всем хороша, кроме ночных смен, когда около 4–5 часов утра очень хотелось спать. Откровенно говоря, через некоторое время, когда я освоился со своими служебными обязанностями инженера по управлению, эта работа показалась мне достаточно скучной: сидишь за пультом, смотришь за показаниями приборов, каждый час записываешь их показания в оперативный журнал. Однако скука быстро проходила, когда появлялся  какой–либо аварийный сигнал и срабатывала аварийная защита реактора, что приводило к его остановке. В этом случае необходимо было быстро разобраться с причиной появления аварийного сигнала поднять мощность реактора, чтобы не попасть в так называемую «йодную яму». Этой «ямы» управленцы боялись как огня, т.к. эти внеплановые остановки. Как правило, всегда приводили к невыполнению государственного плана накопления плутония, и в свою очередь вызывало пристрастное разбирательство правильности действий персонала. Дело в том, что при эксплуатации реактора в рабочих урановых блоках происходило образование продуктов деления (ПД), их иногда называли «осколки». Среди ПД имелись такие осколки, которые сильно поглощали нейтроны, в частности, изотоп ксенона, который образовывался из йода. При работе реактора имелась некоторая стационарная концентрация йода и ксенона, которая соответствовала номинальной мощности. Когда реактор выключали, йод в результате радиоактивного распада переходил в ксенон, который был сильным поглотителем нейтроном и концентрация которого увеличивалась при остановленном реакторе. Надо было успеть поднять мощность реактора до того момента, когда количество ксенона не превысило определенной пороговой концентрации. Время для подъема мощности находилось в зависимости от топливной загрузки реактора в пределах 30–40 минут. Если это время превышалось, то поднять мощность реактора можно было только через сутки, это и называлось «йодной ямой». В результате, отмечу еще раз в качестве важной производственной ситуации в жизни реакторного завода, появлялся дополнительный простой реактора, невыполнение месячного плана (заодно, лишение премии), о чем докладывалось в министерство и оборонный отдел ЦК КПСС.

Как правило, аварийные остановки реактора были связаны с появлением дефектных рабочих блоков. Наиболее часты были остановки реактора, связанные с зависанием рабочих блоков, менее часты – появлением «козлов». Поясню, что зависание блоков было связано с увеличением их диаметра, которое могло происходить по различным причинам, например, вследствие радиационного изменения под действием нейтронного потока структуры металлического урана, используемого в качестве материала рабочих блоков, ухудшение условий их охлаждения и др. Сам термин «зависание» произошел  вследствие того, что все или часть рабочих блоков не разгружались из технологического канала под собственным весом, как было предусмотрено проектом, т.е. зависали в канале. «Козел» – это более серьезная авария, связанная с расплавлением урана, прожогом стенки технологического канала, взаимодействием с графитом и образованием карбидов урана, что вело к значительному ухудшению радиационной обстановки в помещениях реактора.  Был использован примитивный метод ликвидации зависаний рабочих блоков. К аварийному каналу подводилась краном центрального зала (ЦЗ) длинная штанга (ее назвали пешня, видимо ее так назвали рабочие, любители рыбалки), которая опускалась  в канал, и усилиями 2–3 человек пытались пробить рабочие блоки вниз. К этой работе, из соображений уменьшения радиационной нагрузки, поочередно привлекался весь персонал смены, и даже дневной персонал, в т.ч. и инженеры управления, т.к.  g–фон от открытого технологического канала был довольно приличный.  Иногда использовали специальный инструмент с цанговым захватом на нижнем конце для извлечения рабочих блоков через верх канала. Иногда пробить рабочие блоки вниз удавалось, чему все  были рады.  Иногда от ударов пешней канал обрывался, это было легко видеть, т.к. из реактора извлекался его обрывок. В этом случае, а также в случае образования «козлов», на  канал ставился сверлильный станок и начиналась нудная работа по высверливанию рабочих блоков, которое осуществлялось таким образом, чтобы при этом не задеть фрезой уран рабочего блока. Приведенная выше технология ликвидации зависаний и «козлов» была разработана и в последующем постоянно совершенствовалась персоналом реакторов по мере накопления опыта.

Замечу, что в проектах промышленных реакторов научным руководством были предусмотрены различные системы контроля состояния рабочих блоков, однако явление их радиационного формоизменения (роста) не было известно и проявилось лишь во время эксплуатации реакторов. Впоследствии, на основании многочисленных исследований структуры металлического урана, проведенных специалистами НИИ–9 и металлургических заводов–изготовителей,  удалось внести серьезные изменения в технологию изготовления рабочих блоков и ликвидировать явление радиационного формоизменения.

Никогда не забуду одного случая, произошедшего 1 января 1957 года. Нашей смене, Кураеву и мне, предстояло работать по графику в ночь с 31 декабря 1956 г. на 1 января 1957 г. В 12 часов ночи мы поздравили друг друга с наступившим Новым годом и решили, что это событие мы отметим позднее. Примерно около часу ночи  сработала аварийная защита реактора по сигналу  «снижение расходы воды» (СРВ) в технологическом канале (ТК). После проверки показаний расходомера и состояния ТК начальник смены Большилов дал команду Кураеву на подъем мощности реактора, сделав соответствующую запись в оперативном журнале. Кураев  принял к исполнению эту команду и приступил к подъему мощности.  Однако Большилов и я пришли, мягко говоря, в недоумение, когда увидели, как Кураев это делает. Он положил голову на пульт, закрыл глаза, нажимая всеми пальцами обеих рук на кнопки исполнительных механизмов поглощающих стержней управления, что категорически запрещалось технологическим регламентом. В результате «зайчик» гальванометра, показывающего уровень мощности,  стал очень быстро передвигаться вправо, показывая чрезмерное увеличение мощности реактора. Большилов не растерялся, нажал кнопку аварийной защиты,  оттащил Кураева от пульта (он оказался нетрезвым, непонятно только, когда он успел придти в такое состояние) и попросил меня поднять мощность реактора по регламенту. До этого времени у меня было недостаточно практики  по  самостоятельному подъему мощности реактора, тем не менее, с этой задачей я справился и вывел реактор на номинальный уровень мощности. Надо сказать, что Большилов проявил большую смелость и не доложил руководству завода о произошедшем случае. Тем не менее,  несколько позднее на очередном совещании службы управления завода он внес предложение о проверке управленцев на алкоголь, которое было принято. Этот инцидент произвел на меня очень сильное впечатление, т.к. могла произойти серьезная авария при условии, например, отказа аварийной защиты. В те времена еще не был введен термин «человеческий фактор», но то, что произошло с Кураевым, было очевидным свидетельством важности именно человеческого фактора. До этого я не понимал, зачем нужно иметь на пульте управления реактора двух человек – старшего инженера и инженера. Теперь мне стало предельно ясно, что это сделано для того, чтобы имелась страховка на случай, например, болезненного состояния одного из управленцев или его ошибочных действий. Впоследствии, во время моей работы в аппарате МСМ я неоднократно убеждался в важности человеческого фактора и его влиянии на безопасность промышленных реакторов.

Хотелось бы упомянуть о моей первой встрече с гл. инженером комбината № 817 Григорием Васильевичем Мишенковым. Необходимость личной встречи с ним объяснялась тем, что я обратился к нему с заявлением о трудоустройстве моей супруги-биолога на комбинате. Однако на моем заявлении появилась резолюция с отказом. В моем понимании Людмилу можно было бы назначить на завод № 22 – объект водоподготовки. Поэтому я решил встретиться с Г.В.Мишенковым и выяснить причины его отказа. В те времена попасть на прием к руководству комбината было  достаточно просто, т.к. существовали дни и часы приема трудящихся, для этого нужно было своевременно записаться у секретаря. Встретившись с ним, я объяснил с экспрессией, что моя супруга оканчивает в июне биофак МГУ, является высококвалифицированным гидробиологом: «Зачем она училась 5 лет в университете, чтобы по окончании остаться без работы».  Он внимательно меня выслушал, не перебивая, и спокойно сказал, что ничего сделать он не может, т.к. гидробиолог на заводе 22 имеется, второго не требуется, а вакансии учителя биологии в школах города все заполнены. Разговор носил доброжелательный  характер, и хотя он окончился безрезультатно,  я был под впечатлением сочувственного отношения Г.В.Мишенкова.

История с трудоустройством моей супруги после окончания биофака МГУ и ее приезда в Челябинск–40 в июне 1956 г. окончилась самым неожиданным и счастливым образом. В один из дней середины сентября 1956 г.,  ближе к вечеру Людмиле передали записку (телефона у нас в квартире не было), что ее ждут в городской гостинице. Каково же было ее удивление, когда, появившись  в гостинице, она встретила хорошо известных  ей научных сотрудников биофака М.Телитченко и О.Карандееву. Выяснилось, что по решению МСМ на комбинат приехала комплексная экспедиция  биофака МГУ для решения проблем гидробиологического режима промышленно озера. Оказалось также, что на биофаке знали, что Л.Лебедева будет жить в Челябинске–40, по месту работы своего мужа и решили найти ее в городе по приезде экспедиции. В то же время, из–за секретности Людмила не имела никакой информации об организации на факультете этой экспедиции, иначе она не стала бы добиваться места на комбинате. Эта встреча была   весьма своевременной, т.к. М.Телитченко (он являлся заместителем руководителя экспедиции) сразу же предложил зачислить Людмилу в состав экспедиции на должность лаборанта, что и было сделано незамедлительно. С этого времени по декабрь 1957 г. Людмила работала  на заводе водоподготовки № 22 в составе комплексной экспедиции  биофака МГУ.

Здесь требуется пояснить с какой целью приехала на комбинат экспедиция биологов Московского университета, воспользовавшись информацией, содержащейся в архивных документах госкорпорации «Росатом». Дело в том, что для охлаждения промышленных ядерных реакторов, построенных на комбинате № 817, требовалось много специально подготовленной воды, не вызывающей коррозию конструкций и оборудования реакторов. Поэтому научный руководитель проблемы И.В.Курчатов настаивал на расположении промышленных реакторов рядом с многоводным озером, которое к тому же могло подпитываться водой из системы соседних озер. По этой причине площадка для размещения промышленных реакторов была выбрана рядом с большим по размеру озером Кызыл–Таш, в закрытой переписке его называли озеро «КТ» или водоем № 1; его длина 5,2 км, ширина – 5 км, средняя  глубина – 3 м, максимальная – 6,2 м, общий объем воды – примерно 86 млн. куб. м.  Это уникальное озеро, подобного которому нет в мире, поскольку современный гидробиологический и гидрохимический режим которого сформировался под действием производственной деятельности человека. 

При рассмотрении проекта первого промышленного реактора «А» на Научно–Техническом совете ПГУ  была утверждена так называемая проточная схема охлаждения ядерных реакторов, по которой охлаждающая вода забиралась из озера Кызыл–Таш, поступала на объект водоподготовки, очищалась до нужных кондиций и подавалась насосами по водоводам в реактор; затем нагревшаяся в реакторе вода сбрасывалась обратно в озеро. Такую схему охлаждения использовали и для других промышленных уран–графитовых реакторов комбината № 817. О важности системы водоснабжения свидетельствует указание научного руководителя реактора «А» и Атомного проекта И.В.Курчатова, сделанное им перед началом пуска реактора «А» в оперативном журнале начальника смены:

«Начальникам смен
Предупреждаю, что в случае останова воды будет взрыв, поэтому ни при каких обстоятельствах не должна быть прекращена подача воды».

Это указание И.В.Курчатова  явилось основой обеспечения надежности эксплуатации промышленных реакторов – никогда не оставлять загруженный реактор без воды.
Пока работал один реактор «А» никаких проблем  с качеством охлаждающей воды не возникало. Однако по мере ввода новых промышленных реакторов в начале 1952 г. на комбинате сложилась напряженная ситуация   с обеспечением промышленных реакторов охлаждающей водой нужного качества  в такой степени, что она послужила темой специального обсуждения на НТС ПГУ. 16 июня 1952 г. на заседании НТС был заслушан доклад директора комбината № 817 Б.Г.Музрукова, который сообщил следующее:

 «… в 1952 г. с 23.4. и особенно с 1 мая в озерной воде увеличилось количество планктона. В связи с этим, возникли затруднения с подготовкой осветленной воды. Число рабочих фильтров в отдельные дни составляли 54 из 56, включая резервные и запасные. Число ежесуточных промывок доходило до 590–645, т.е. каждый фильтр промывался 13–15 раз в сутки».



Последующие исследования сотрудников ЦЗЛ комбината и московского института «Водгео» показали, что в озеро «КТ», наряду с нагретыми охлаждающими водами реакторов, поступали другие загрязненные производственные воды и бытовые стоки. Вследствие этого в озере создались благоприятные условия  для интенсивного развития планктона, главным образом, синезеленых водорослей, что приводило к забиванию фильтров и необходимости их частого отключения для очистки. По рекомендациям ЦЗЛ комбината и института «Водгео» был осуществлен ряд мероприятий, однако острота проблемы сохранилась.

По решению руководства МСМ в 1956 г. был привлечен Биолого–почвенный факультет МГУ для решения этой проблемы с озером Кызыл–Таш. С этой целью на факультете была организована комплексная Уральская экспедиция, в состав которой были включены гидробиологи, микробиологи, зоологи беспозвоночных, биофизики и почвоведы и которая осенью 1956 г. выехала на комбинат № 817 и работала до радиационной аварии в сентябре 1957 г., а Людмила – до конца 1957 г. Комбинат поставил перед гидробиологами четкую, но трудную задачу – разработать рекомендации по подавлению развития планктона в промышленном озере, откуда бралась вода для охлаждения реакторов, и  уменьшить степень обрастания в водоводах системы охлаждения реакторов. Одна из конкретных задач, поставленная комбинатом, заключалась в поиске веществ, которые смогли бы подавить развитие планктона в озере. С этой целью биологами МГУ были поставлены эксперименты по определению влияния различных химических веществ на развитие озерного планктона, проведено изучение работы кварцевых фильтров и режимов их регенерации, а также   обрастания поверхности баков и водоводов водорослями. Одно из предложений Людмилы, которое сейчас кажется очевидным, заключалось в том, чтобы промывные воды после регенерации фильтров с большим количеством планктона не сбрасывались в промозеро.

Для подготовки рекомендаций была проведена серия гидробиологических съемок в 8 точках промышленного озера, в т.ч. его центре, с высокой радиоактивностью воды. В каждой станции измерялась температура воды и определялись ее прозрачность, рН, окисляемость, количество взвешенных веществ, отбирались также пробы донных отложений.

В результате ученые Биофака МГУ справились  с поставленными задачами, разработав конкретные рекомендации по гидробиологическому режиму озера, технологии промывок кварцевых фильтров, покраске баков необрастающими красками и т.д.

Это была конкретная и полезная работа Уральской экспедиции Биофака МГУ, в которой приняла непосредственное участие моя супруга Л.И.Лебедева. После радиационной аварии в сентябре 1957 г. гидробиологическая часть исследований Уральской экспедиции была значительно уменьшена.

Навсегда осталось в памяти начало рабочего дня в понедельник 30 сентября 1957 г. и последующие события. В воскресенье 29 сентября, находясь у себя дома, мы с Людмилой услышали вроде бы раскаты грома, было это около  5 часов вечера. Мы не придали этому значения, однако на следующий день, в понедельник 30 сентября, ожидая объектовский автобус на вокзальной площади, чтобы поехать на завод, я услышал разговор, что вчера на объекте «Б» произошел взрыв с выбросом радиоактивности. Но никто не знал каких-либо подробностей. Подъезжая к КПП на въезде в производственную зону, мы обратили внимание на дозиметристов, которые контролировали автобусы и машины, выезжавшие  в город, раньше никогда этого делалось. Приехав на завод и открыв дверь своего кабинета (к этому времени меня перевели на должность инженера–технолога технического отдела  завода), я остановился в недоумении. Все стекла окон  были разбиты, на полу, столах и стульях имелся тонкий слой пыли.  В этот момент я не знал, что пыль занесена в результате произошедшего накануне взрыва и имела очень высокую активность. Пока я размышлял, зайти мне в помещение или нет, по радиосвязи последовало приглашение всем ИТР на совещание к директору завода Н.Н.Архипову.  Когда мы собрались,  директор сообщил нам о взрыве емкости с радиоактивными отходами на заводе «Б» и сильном радиоактивном загрязнении производственных помещений и территории завода, о необходимости всем ИТР принять участие в работах по дезактивации, обязательном переодевании и соблюдении личной гигиены. После переодевания в санпропускнике мы вооружились швабрами, тряпками и ведрами с керосиновым контактом, который использовался на объекте дл отмывки от р/а загрязнений, и приступили к уборке, в первую очередь, в своих комнатах, а затем в других помещениях завода. Вечером, после окончания рабочего дня при дозиметрическом контроле в проходной на выходе с завода выяснилось, что у большинства сотрудников очень сильно загрязнена личная одежда. По этой причине охрана согласно инструкции не могла пропустить нас и потребовала возвратиться  обратно на завод для дезактивации, что и было сделано, хотя некоторым сотрудникам пришлось это проделать дважды (в том числе и мне). Однако в этот день многие возвратились домой в служебной одежде, оставив свою личную  одежду на заводе № 24, т.к. она оказалась сильно загрязненной, хотя и находилась в шкафчике санпропускника. Сейчас ясно, что наличие дозконтроля на выходе с завода позволило исключить  вынос радиоактивности из загрязненной зоны в город, наряду также с другими беспрецедентными мерами, осуществленными руководством комбината. Кстати сказать, такой дозконтроль был введен задолго до сентябрьской аварии на заводе «Б», поскольку на реакторах, особенно в начальный период эксплуатации, происходили аварии, связанные с зависаниями рабочих блоков (о них ниже). Ликвидация этих аварий зачастую была связана со значительным поверхностным р/a загрязнением персонала и по этой причине требовалось предупредить вынос активности за пределы объекта. Подобные системы дозконтроля существовали также на заводах «Б» и «В».

Жизнь в городе в связи с произошедшей аварией заметно изменилась. Во–первых, наверное, ни одного жителя в городе не было, кто бы не интересовался причинами и подробностями аварии. Во–вторых, каждый хотел знать какова радиационная обстановка в городе и на объектах.  Основанием для возникновения этого вопроса послужили некоторые мероприятия, которые осуществляла администрация комбината и свидетелями которых были жители города. Каждый день улицы города поливались несколько раз; перед входом городских столовых были установлены поддоны с керосиновым контактом; были закрыты столовые на всех объектах и в связи с этим были введены сухие продовольственные наборы (вместо обеда) для сменного персонал; на выезде из промзоны осуществлялся строгий дозиметрический контроль всего автотранспорта.   В–третьих, у некоторых родителей возникал вопрос – надо ли увозить детей из города (кто имел такую возможность, незамедлительно сделали это).

Вследствие строгого режима секретности руководство комбината не информировало население города об этой аварии, за исключением самого факта, что она произошла. Какова величина р/а выброса, какая территория комбината и вне комбината загрязнена, какая удельная  активность и т.д. об этом не сообщалось. Вскоре мы узнали, что на комбинат прибыла комиссия МСМ для выяснения причин аварии и разработки мероприятий по ликвидации последствий. Однако о выводах комиссии горожанам ничего не сообщалось.  Вследствие режима секретности ни МСМ, ни другие государственные органы не входили в правительство с ходатайством об установлении  льгот пострадавшим и участникам ликвидации последствий аварии в течение более 35 лет. Только в 1993 г., спустя 36 лет после аварии на комбинате № 817, Верховный Совет РФ принял закон «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие радиационной аварии, произошедшей в 1957 г. на производственном объединении «Маяк» и сбросов радиоактивных отходов в реку Теча».

В 2001 г. издательство «Издат» выпустило книгу «Крупные радиационные аварии: последствия и защитные меры» (авторы Р.М.Алексахин, Л.А.Булдаков, В.А.Губанов и др.), в которой приведено подробное описание указанной аварии на комбинате № 817 и ее последствий.

Заканчивая этот очерк, хочу отметить поразительное явление, с которым мне пришлось соприкоснуться и наблюдать на комбинате. Освоение сложной реакторной техники осуществлялось силами  специалистов, которые не имели специальной подготовки в ядерной области. На реакторах работали конструкторы, электрики, механики, химики, киповцы и т.д., которые быстро освоили премудрости реакторной технологии и стали классными профессионалами. По моему мнению, это одна из исключительно важных особенностей новой отрасли промышленности – атомной.






Это статья PRoAtom
http://www.proatom.ru

URL этой статьи:
http://www.proatom.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=2798