В.С.Милов, президент Института энергетической политики

Минувшей весной на пресс-конференции на Ленинградской атомной электростанции (ЛАЭС) Сергей Кириенко назвал себя фанатом атомной энергетики и объявил о планах Федерального агентства по атомной энергии (Росатом), которое он возглавил, закладывать с 2007 года и вводить ежегодно с 2012 года по 2000 МВт атомных мощностей. Дальше – больше: с 2014–2015 годов начинать строительство и с 2021–2022 годов вводить ежегодно по три энергоблока мощностью не менее 3000 МВт.

В атомной отрасли эти планы пока публично не оспариваются. Но «приватизировать истину» не вправе никто. И если нет критического взгляда изнутри – тем более стоит посмотреть со стороны: на развитие атомной энергетики, например, глазами президента Института энергетической политики Владимира Милова, поклонника газовой отрасли, как он себя называет:

– Есть, как минимум, пять причин, по которым, я считаю, торопиться с «ренессансом» атомной энергетики нам не нужно.

Во-первых, это дорого. Есть интегральные международные оценки средней стоимости строительства разных типов энергоустановок. Так вот, среди традиционных типов энергоустановок – не альтернативных, а распространенных в традиционной энергетике – атомные занимают второе место с конца. По оценкам Международного энергетического агентства, их средняя стоимость составляет более 2000 долларов за 1 кВт. Дороже только гидроустановки. Средняя стоимость строительства современных парогазовых и газотурбинных установок 600–800 долларов за 1 кВт. Даже в российских условиях – 1000 долларов, в два раза меньше, чем атомных энергоустановок. А как показывает история строительства наших последних блоков на Волгодонской АЭС, Калининской АЭС и так далее, мы крепко выходим за 3000 долларов. Зачем тратиться на капитальные расходы такого высокого уровня, мне лично непонятно.

Вторая причина связана с топливом для АЭС. Дешевого урана у нас нет. Мы нетто-импортер по урану: производим 3300 тонн в год, примерно, – точной информации в открытых источниках нет, а все наши реакторы, включая транспортные, потребляют примерно 5000 тонн урана в год. Если господа Назарбаев и Каримов вдруг примут решение «послать нас подальше», что мы будем делать? Зачем строить мощности, которые в перспективе однозначно зависят от импортного топлива? Это очень большой риск. Обычно атомную энергетику развивают, чтобы снизить зависимость от газа. У нас такой проблемы нет – мы лучше всех в мире обеспечены газом.

Третья причина. Структура экономики России меняется – становится более сервисной. В потреблении электроэнергии все большую роль играют мелкие потребители и население: абсолютное электропотребление у нас растет не так уж сильно, зато пропасть между пиками и падениями колоссальная – возрастает волатильность графика нагрузок энергетической системы. В этой ситуации, притом, что у нас мало маневренных мощностей, атомные станции, призванные работать в базовом режиме, особенно неудобны для энергетических диспетчеров.

Говорят, у нас по стране доля выработки атомной энергии всего 14–15%. Но в энергозоне Центра она составляет 70%, в энергозоне Северо-Запада и Урала – 30%. А для диспетчеров все, что выше 15–20%, – это уже проблемы с точки зрения маневренности графика нагрузок. Франция, где развита атомная энергетика, продает Англии ночью электроэнергию по ноль целых ноль десятых цента, потому что ее просто некуда девать! Нам это надо? Нужно развивать высокоманевренные мощности, в первую очередь современные газотурбинные установки, которые резко снизят удельный расход газа на выработку киловатт-часа.

Четвертая причина – отходы. Это серьезная проблема. Она, конечно, как-то решается, но ее масштаб со строительством новых АЭС вырастет. Я не против разговоров о развитии атомной энергетики, но хочу, чтобы все они сопровождались не общими рассуждениями, а четким ответом на вопрос: где будем хоронить отходы?

Пятое – это риски. У атомщиков есть стандартное объяснение: они математически оценивают вероятность аварии на АЭС как 10 в минус четвертой степени, на современных реакторах – 10 в минус седьмой. Но мы уже видели, как эта вероятность наступает. На мой взгляд, имеет смысл не убаюкивать себя цифрами низкой вероятности, а говорить: если событие по теории вероятности все-таки возможно, то риск тяжелейших последствий для всей страны настолько высокий, что торопиться с этим делом не надо.

В принципе, я не возражаю против умеренного развития современной атомной энергетики. Притом, что термин «современная атомная энергетика» не отношу к тепловым реакторам устаревшего поколения. Можно вводить, например, по 2000 МВт за десятилетие, а не в год, как предлагает Росатом. Вводить их там, где это имеет экономический смысл. Там, где обеспечена достаточная безопасность этого решения.

– Что вы скажете о другой стороне развития российской атомной энергетики – об экспортном строительстве атомных электростанций?

– Это, конечно, хорошее дело – экспорт услуг по строительству АЭС. Но я вижу, как шла и идет до сих пор история со строительством Тяньваньской АЭС в Китае, вижу, как идет история со строительством Бушерской АЭС в Иране. Все это строительство очень сильно затянули. Двух таких случаев достаточно для формирования отрицательной российской кредитной истории. Я думаю, что в следующий раз строить АЭС позовут не нас. Мы пока не очень конкурентоспособны в этом.

– По поводу диспетчерских маневров в энергетике: их сегодня определяет РАО «ЕЭС России», исходя, прежде всего, из интересов своей энергетики. Например, ЛАЭС могла в июле работать тремя блоками по 1000 МВт каждый, но РАО ЕЭС сказало: хватит с вас 2000 МВт. При этом вовсю работали тепловые станции РАО «ЕЭС России», производя самую дорогую электроэнергию. Зато стояли и атомные, и наиболее маневренные мощности гидростанций, которые к тому же производят самую дешевую электроэнергию.

– Вы говорите об искажениях, которые возникают при принятии диспетчерских решений из-за рыночных факторов, из-за монополизма одной из энергетических компаний – РАО «ЕЭС России», из-за ее контроля над диспетчерской системой. Я говорил о другом: об объективных проблемах диспетчеров, работа которых на самом деле состоит в том, чтобы балансировать производство и потребление электроэнергии. Когда идет пик потребления, им надо кого-то быстро включать, когда спад – кого-то выключать. С атомными станциями это очень сложно.

– Почему не оставлять атомные станции работать в базовом режиме, а перепады в потреблении электричества регулировать за счет более маневренных мощностей тепловых и гидростанций? По такому принципу планировалась и создавалась энергосистема СССР, которая досталась нам в наследство.

– То, что сегодня есть диспропорции в диспетчерской системе и в принципах ее работы, это факт. Я не исключаю, что при экономической системе диспетчирования текущая загрузка той же ЛАЭС была бы больше. Но речь идет о действующей станции, и вопрос всего о 1000 МВт. А мы говорим о крупном массовом строительстве атомных станций в то время, когда спрос на базовый режим падает, а на пиковые мощности возрастает. Сегодня, в ситуации с обилием атомной выработки – особенно в Центре, меньше на Северо-Западе – эта проблема существует, но еще не критична. Она станет сильной «головной болью» для диспетчеров, если начнем строить много атомных станций, и не будем строить маневренные мощности.

– При сегодняшнем тарифном регулировании атомная энергетика дотирует тепловую энергетику. Причем с каждым повышением тарифа проигрывает: поскольку тариф на электроэнергию, которую поставляют на ФОРЭМ атомные станции на 23% ниже, чем отпускной тариф тепловых станций, то и дифлятор для концерна «Росэнергоатом» всякий раз получается меньше, чем для РАО «ЕЭС России». Чтобы выступать с одинаковых тарифных позиций, нужно было бы от тарифа РАО ЕЭС отнять 16% и «переложить в корзину» Росэнергоатома. Это миллиарды рублей, которые можно направить на повышение безопасности и модернизацию атомной энергетики, на решение проблем с ее отходами, на разведку и разработку урановых месторождений. Как вы считаете, России необходима либерализация внутреннего рынка электроэнергии? Возможна ли она сейчас?

– Либерализация, безусловно, нужна, но я не уверен, что она состоится. Скорее всего, тарифы на электроэнергию в России будут сдерживаться, потому что это такая «священная корова», социально чувствительная тема, которая сегодня имеет явно политический подтекст, связанный с доходами населения, с разницей в их пиках между социальными слоями. Какие-то мелкие шаги в каких-то сегментах рынка возможны, но не более того. Кардинально ничего не изменится.

– Как вы оцениваете идею акционирования ФГУП концерн «Росэнергоатом»?

– Это правильная вещь, которую нужно делать, потому что форма государственного унитарного предприятия – это искусственный нарост на теле человечества и экономики, который способствует только одному воровству. ГУП, по-моему, такая организационно-правовая форма, которая просто не имеет права на жизнь, потому что она лишает менеджмент элементарной ответственности за результаты своих действий как в негативном, так и в позитивном плане. То есть, во-первых, она стимулирует безответственность, а, во-вторых, не дает возможность компании эффективно использовать ресурс, хозяином которого она не является, на позитивные цели.

Следующий вопрос: будут ли приватизировать концерн дальше? Я был на атомных станциях США, которые находятся в собственности частных компаний. Не увидел там никаких проблем с безопасностью. Более того, считаю, что там с этим все хорошо. Мне не кажется, что частная собственность угрожает вопросам безопасности. Проблема скорее не в собственности, а в том, что у нас сегодня настолько глубоко совмещены функции управления хозяйством атомной энергетики и надзора за этим, что я бы не сказал, что у нас есть какая-то независимая сильная структура в государстве, которая находилась бы вне Росатома и при этом эффективно контролировала ситуацию в области безопасности использования атомной энергии. Пока такого регулятора нет, отдавать атомную энергетику в частные руки, конечно, неправильно.

– А Федеральная служба по экологическому, технологическому и атомному надзору (Ростехнадзор)?

– Я не вижу, чтобы он в достаточной мере справлялся с этими функциями. Я вижу, что его задача фрагментарно-охранительная. Какие-то вопросы он, безусловно, контролирует, но реально, согласитесь, управление вопросами безопасности осуществляется непосредственно предприятиями и концерном «Росэнергоатом».

Пока нет полноценного государственного регулятора, который будет иметь доступ к каждому опасному объекту, будет знать, что там происходит, и будет контролировать, насколько там выполняются те или иные нормы, говорить о приватизации в атомной энергетике трудно. История российской приватизации показала, что во многих случаях, особенно в приватизации промышленно-опасных объектов, к новым собственникам уходят и регулятивные функции, и справляются они с ними плохо. Проблема не в частной собственности как таковой, а в отсутствии в государстве эффективной регуляторной системы.

– Весь пакет акций «Росэнергоатома» останется у государства. И концерн, и Росатом говорят, что даже такое акционирование приведет к прозрачности компании и облегчит ей привлечение кредитных ресурсов. Прокомментируйте, пожалуйста, в чем разница между ГУПом и акционерным обществом, которое управляет государственной собственностью?

– Меняется форма государственного участия в управлении имуществом. Сегодня государство является собственником физических объектов, а ГУП всего лишь организация, которая их эксплуатирует. На ее балансе не отражаются изменения в состоянии и стоимости того имущества, которым она распоряжается. В рыночной экономике это означает, что тот, кто эксплуатирует имущество, которому он не хозяин, не заинтересован в том, чтобы это имущество эффективно содержать, развивать и приумножать. Акционерное общество – собственник имущества. Все изменения в его состоянии и стоимости будут отражаться на финансовых результатах предприятия. Таким образом, концерн «Росэнергоатом» получит стимул эффективно использовать имущество атомных станций.

Что касается привлечения кредитных ресурсов, то, мне кажется, что это немножко надуманный аргумент. Раз сто процентов акций закрепляется в государственной собственности, и приватизации не планируется, значит, эти акции не могут быть предметом залога. Если в Росатоме говорят об обеспеченных кредитах, то, в общем, трудно понять, как они будут там что-то закладывать. Возможно, речь идет о выпуске в более свободный оборот имущества, которое не связано непосредственно с ядерными объектами. Это хорошо, и там возможна частная собственность. Второй момент – форма акционерного общества с точки зрения финансовых институтов предпочтительнее при рассмотрении вопросов кредитования в принципе. Хотя это не решающий фактор.

– Если посмотреть на атомную энергетику как одну из наших инновационных отраслей, которые конкурентоспособны на мировом рынке, например, в создании и эксплуатации ядерных реакторов будущего – на быстрых нейтронах (БН). Что вы скажете?

– Про инновационность нашей атомной энергетики мне трудно сказать. В мире многое меняется. Сейчас, например, нефтяная отрасль стала, на мой взгляд, гораздо более инновационной, чем российская атомная отрасль. Технологии, которые там применяются для разведки, для добычи, для эксплуатации месторождений основаны на IT (информационные технологии), на тотальной компьютеризации, на суперсовременных технологиях работы с материалами и так далее. В этом смысле я бы традиционную точку зрения на то, что hi-tech (высокие технологии), а что low-tech (низкие технологии), подверг критике.

У меня есть сомнения, что российская атомная отрасль сегодня очень высокотехнологична. Когда я работал в правительстве, задавал вопрос многим уважаемым людям, которые занимают сейчас очень высокие посты в атомной энергетике: а что с БН? Будем делать «быстрые реакторы»? Ну, и неформально, «за кружкой чая» получал ответы, что плоховато у нас с технологическими и конструкционными моментами по БН, и мы не готовы к серьезному разворачиванию этого производства, нам нужно еще время, нужны деньги для того, чтобы эти технологии и конструкции довести до ума. Инновационный капитал атомной отрасли имеет скорее сослагательное значение: если бы.., то…

Вопрос технологий сегодня стал очень распределенным, то есть hi-tech могут существовать практически в любой сфере нашей жизни. Поэтому я бы не делил отрасли априори на высокотехнологичные и низкотехнологичные. Я смотрел бы на реальные результаты. У нас серьезные проблемы во всех отраслях электроэнергетики. И атомная не выделяется среди них ничем особенным по конкурентоспособности, по технологичности и так далее. Мне кажется, есть много факторов, где она проигрывает. Чтобы стать конкурентоспособной, ей надо вкладываться в науку, в разработку новых технологий и реакторов нового поколения, тех же БН. А Кириенко что предлагает? – Давайте построим еще несколько тепловых, а на «быстрые нейтроны» выйдем на втором этапе. Сколько этих вторых этапов уже было в нашей жизни, в том числе и с Кириенко?

Я за реалистичный взгляд на ситуацию. Считаю, что уровень развития атомной энергетики у нас сейчас достаточный: атомных станций много, они крупные и вырабатывают много электроэнергии. Главные вещи, которые нам нужно делать сегодня в атомной энергетике, – это повышать организационную эффективность в управлении, в области атомного строительства и так далее. Второе – это технологический прорыв и развитие перспективных технологий типа реакторов на быстрых нейтронах. И третье – это системное решение проблемы обеспечения топливом. Нельзя сказать, что наша атомная энергетика – захудалая отрасль, но и суперуспешной ее тоже не назовешь. Мне кажется, что главное сегодня – просто навести в ней порядок.

Что касается развития электроэнергетики вообще, я думаю, главное – строить современные маневренные мощности, которые работают на традиционном органическом топливе. Это, в первую очередь, ГТУ. Повышать эффективность использования всех видов ресурсов, прежде всего, газа. Отказываться от неэффективных мощностей, постепенно выводить их, и оптимизировать размещение мощностей, потому что оно совершенно не соответствует той экономике, которая формировалась у нас последние пятнадцать лет.

Какой-то кампанейщины: давайте развивать то или это – я не приемлю. Нужно более внимательно смотреть, что нам делать, чтобы ответить на запросы рынка. Некоторые ответы есть, а, в принципе, это должна быть философия из серии «пусть расцветают все цветы», сбалансированное развитие всех типов генерации. То есть нам нужно скорее оптимизировать то, что мы уже имеем, и формировать над этим какую-то надстройку, которая отвечает именно сегодняшним тенденциям. Не нужно придумывать себе каких-то очередных грандиозных планов на двадцать лет вперед: БАМов, Транссибов, ГОЭЛРО и прочего. Сейчас главное – это настройка системы, которая явно разбалансирована и не отвечает современным реалиям.

– Грандиозные планы Росатома уже буквально связаны с 2007 годом, когда предполагается заложить первый бетон под вводимые в будущем 2000 МВт в год. Насколько это реально?

– Ну, что-то будет сделано. Я, к сожалению, боюсь того, что будет закопано много денег, будет бешеный рост незавершенного строительства и очень мало готовых объектов. Такое уже было в нашей истории. Та же ситуация с Бушером показывает, что мы несколько переоцениваем свои возможности. Есть большой риск, что деньги будут потрачены неэффективно, и «блицкрига» не получится. Я за больший реализм. Думаю, строить новые атомные станции начнут. Но не уверен, что построят быстро, эффективно, и что это принесет какие-то позитивные плоды.

Интервью взяла Ольга Петрова

(Журнал «Атомная стратегия» № 26, ноябрь 2006 г.)