Поскольку  труд посвящен исследованию принципов становления  эволюции, которую идеологи понимали только как дарвиновскую атеистическую науку о  биологическом происхождении видов, а потому, книгу посчитали антирелигиозной, т. е. – полезной. Идеологической оплошности власти способствовало то, что предисловие было написано членом ЦК компартии Франции Роже Гароди, а автор, священнослужитель  де Шарден, притеснялся Ватиканом. Тем не менее, осторожные идеологи сделали издание почти секретным, предпослав книге гриф: «для научных библиотек»,  допуская знакомство с книгой для членов СП, университетской профессуре и парт. номенклатуре. Несмотря на ограниченный доступ, содержание, идеи этого удивительного научного труда стали активно обсуждаться, прежде всего, среди имеющих отношение к точным наукам (например в ФИЗТЕХе, ИПАНе) и среди студенчества (например в ЛПИ, ЛГУ). Но, очень скоро, менее чем через год, выяснилось, что, во-первых, любезный нашему ЦК Роже Гароди впал в ревизионизм, и, во вторых, после 20 Съезда,  «…оказался наш отец не отцом, а “сукою”» (Галич). Открылись глаза на «дичайшую вредоносность клерикального теистического опуса де Шардена», последовало запрещение и изъятие. Но поздно, уже свершился очередной акт зачатия шестидесятничества. Не прибегая к ссылкам и авторитету Священного Писания, анализируя хронотоп физических и биологических преобразований  проницательный, мыслитель  засвидетельствовал  необходимость и неоспоримую явность и Мировой Творческой Сущности. Эта не служебная истина ради гармонизации вымышленной, идеально выстроенной модели мира, но, правда  реального мира опыта и факта, открывающаяся в потоках вселенских событий, устремленного одухотворения.  

  Де Шарден проясняет не только факт биологической эволюции и отбора приведших к реализации самосознания, но и то, что цепочка космических событий, своей собственной эволюцией приводит к появлению условий  жизни и, в случае ее появления, рано или поздно, констатации ею своей духовности.  Переход от первоначально сверхплотного и невообразимо горячего состояния «внемерного кваркового бульона» к состоянию, когда некий «субстрат» этих же кварков стал размышлять о своем существовании - наблюдаемый факт собственной персоны. Как установил де Шарден (еще раньше Вернадский) все это явление единого эволюционного процесса.  Трудно, скорее всего, невозможно оспорить эту истину.

Мы твердо знаем, что в радиусе 6 – 8 миллиардов световых лет работают те же физические законы и те же атомы что у нас под боком, в Солнечной системе. И, если и существуют там неведомые формы материи, то присутствует они и здесь. И такую же пространственную и временную эволюцию прошли те удаленные области Универсума. Мир удивительно изотропен, вполне возможно, что некие далекие области отстают или опережают в своем «развитии» на пару миллионов лет –  ничтожную долю, от отпущенного на эволюцию. Так или иначе, мало оснований сомневаться в том, что существо сознания, его реальность, укорененная на материальном субстрате тела не уникальная единственность, но повсеместный продукт вселенской эволюции.  Все элементы, все уголки нашего мира – дети одной и той же «Матери» и «воспитанники» одного и того же «физико-исторического Факультета», сходная программа и специализация  становления должна быть предопределена повсеместно. Предопределение, это достижение результата допускаемого изначально установленными правилами – законами, разрешающими, например, появление жизни. Из признания установленным фактом процесса становления и эволюции, невозможно не принять:  Ментальность уже  заложена в акте и программе Творения.  Творение –  действенный «выплеск», сверхъестественной невыразимой силы запредельного, внепредельного  Ума!  Констатация собственного сознания, это подтверждение  императива предопределения нашей духовности, с одной стороны, и духовности, включенной в действо Творения на самой ранней стадии, с другой. 

     Вот такие примерно рассуждения были представлены в 1955 году умственному взору, молодежи, казалось, почти интеллектуально обездвиженной «Кратким курсом истории ВКПб» и воинствующим атеизмом. Надо сказать, что эти и подобные идеи были высказаны и проработаны, в научном плане не менее основательно, академиком В. И. Вернадским (учение об эволюции биосферы и превращения ее в ноосферу). Имя Вернадского  было вытеснено из научного обихода, а труды о «ноосфере» запрещены, хотя Вернадский, как только мог, старался зашифровать свои теистические – пантеистические убеждения.

 Знакомые с трудами Тейара де Шардена и, прежде всего студенчество ощутили «свою сотворенность, свой разум как бесконечно малую частичку Абсолюта соразмерную с его целостной не затемненной очевидностью… Так окончательно рассеивается в их глазах  мираж материи» (Т. де Ш.).  Но это же недопустимо  в большевистском государстве, где абсолют –  это советская власть и присущий ей неколебимый материализм!

   Жестокое, претенциозное невежество не позволяло властям учиться на своих ошибках, ее интеллект был полностью замещен идеологией, а стратегия достижения поставленных целей  включала ханжескую пропагандистскую двусмысленность. Так, немного отвлекаясь от темы статьи,  вспомним конфузные потуги власти на обретение благоприятного образа в Европе. Экивоки, обращаемые даже к левым в Европе, кончались насмешками и очередным ущербом идеологии. Так, приглашенные культовые деятели Жерар Филип  или Ив Монтан, носимые здесь на руках и неумеренно обласканные, вернувшись на родину, устраивают позорную для соц. власти выставку женского белья фабрики «Большевичка» или печатают издевательскую статью: «Русские тоже хотят развлекаться».                         

   В середине 30-х, ради создания образа сталинского коммунистического рая, приглашается знаменитый левый писатель (в последствии, Нобелевский лауреат) – Андре Жид. Перед его приездом печатают дорогостоящее четырех томное собрание его сочинений. Ясно, что ему показали в перерывах между купаниями в шампанском и черной икре. От вернувшегося в Париж  мэтра ждали восторги, но получили книгу язвительных разоблачений. «Клевету» необходимо было немедленно дезавуировать. Тем более, к этому призывает и этому способствует даже звучание фамилии лжеца. Его книги изъяли и уничтожили. Но этого недостаточно. Решено было пригласить более покладистую левую знаменитость – Лиона Фейхтвангера. Москва замерла в тревожном ожидании, не повторится ли опять «эффект Андре Жида»?. По  рукам ходит эпиграмма:

               Лион Фейхтвангер у дверей

               Стоит с ужасно мрачным видом

               Боимся, как бы сей еврей

               Не оказался Андре Жидом!

Но, хотя Жид не был евреем, Фейхтвангер не оказался Жидом, его книга «Москва 1937» - панегирик Сталину и его системе.

     Удивительно, сколь последовательно и неизменно аппарат советской идеологической машины, не таясь, производил и выказывал,  казалось бы, самоубийственные, саморазрушающие действия, вредящие достижению своих же собственных целей. При крайне неэффективном животноводстве и сельском хозяйстве, уничтожаются выдающиеся генетики, выкорчевывается даже признаки современного биологического знания, замещая его шаманско-ритуальным идеологически выдержанным «учением». Крайне заинтересованные в развитии прикладных  и фундаментальных, ориентированных на технику наук власти, тем не менее, морально и физически (расстрелы, посадки, лишение работы) преследуют высших специалистов физиков и даже студентов пугают заклятиями буржуазной идеологической отравы (коварно зашифрованной даже в математических выражениях  переводных публикаций). Один из высших начальствующих от «правильной линии» науки А. К. Тимирязев: «Мы не можем,  сложа руки сидеть и смотреть как головы нашей молодежи, из которых мы должны подготовить стойких борцов, неустрашимых строителей социализма, очень искусно, через бесчисленные переводные книги вливается яд, расслабляющий, сбивающий с толку, гасящий тот энтузиазм, тот пафос, без которого немыслимо строительство социализма».   Что ж, Тимирязев прав и выделенные курсивом слова – истинны. Публикация западных научных изданий и борьба с их вредным влиянием –  раздвоение, проявление шизофренических признаков системы. В 1947г. был напечатан русский перевод книги Эрвина Шрёдингера «Что такое жизнь». Тимирязев сетует: «Студенты зачитываются книгой Шрёдингера. Автор строит все свои биологические картины на работах заклятых врагов наших…», и далее о заклятых врагах т. п. Действительно, ситуация с этой книгой похожа на ту, что была с «Феноменом человека», доступ к ней, далекой от «диамата», был ограничен. В читальне научной библиотеке ЛПИ  ее полагалось выдавать только преподавателям и аспирантам, именно это в первую очередь притягивало студентов даже тех, кто не интересовался связью генетики и квантовой физики.  Именно в шестидесятых появятся плоды, зачатые от контактов с  запретным плодом  от «древа познания добра и зла» сороковых – пятидесятых.

Представьте себе, какое сильное влияние может оказать на студента, еще не до конца изуродованного ждановско - лысенковской ахинеей, знакомство с трудами интеллектуалов, философов – творцов новой физики. Книга Эрвина Шрёдингера попадает в руки любознательного юноши, которого натаскивают по «Апрельским тезисам», «Краткому курсу», учат ненависти к генетикам, вейсманистам-морганистам, «вывертам» теории относительности и квантовой физики. Этому студенту  может грозить выговор и угроза исключения за то, что, вместо словосочетания: «в замечательной работе великого Сталина…», сказано: «в брошюре Сталина..». (Я был свидетелем такой ситуации в декабре 1953г. ЛПИ).

Студент,  открывший «Что такое жизнь» Э. Шрёдингера, мог, например, прочесть:

«Имеется только одно большое чудо… Мы обладаем возможностью узнавать и понимать и это лежит за пределами человеческого познания»

«Генетический строй жизни… прекраснейший шедевр, когда-либо созданный по милости Господней квантовой механики».

«Для христианина слова “Я всемогущий Бог” звучат богохульно и безумно. Но я прошу читателя на время отказаться от этих предвходящих соображений и рассмотреть по существу, не является ли приведенное нами заключение наибольшим из того, что может дать биолог, пытающийся одним ударом доказать существование Бога и бессмертия души».

«Сознание никогда не переживается как множественное, а всегда только как единственное, для которого множественность не известна».

Более того, в процессе обучения в мозги молодого человека  впечатано значение слова «ген» и «генетика», в таком же эмоционально негативном смысле, как слово «еврей» и «сионизм». Читатель книги великого и почитаемого физика встречает «гены и генетику» на каждой странице  отнюдь не в отрицательной коннотации. Легко представить, во-первых,  переживания, как сейчас говорят, «когнитивного диссонанса» любознательного  студента и, во вторых,  то, под чьими знаменами (Эрвина или Трофима Денисовича) он пойдет дальше.

   В конце семидесятых  нарастает поток публикаций ранее практически запретных трудов, в том числе и отечественных, великих ученых и философов. В узкую пятилетнюю «горловину» восьмидесятых хлынул поток сочинений известных изучаемых и читаемых в Европе уже более чем полтора столетия – от Паскаля и Ницше до Гейзенберга и Витгенштейна, не говоря о бесчисленных журнальных публикациях. Но воздействие тех, немногих  слов свободных мыслителей, что просочились сквозь железный занавес тридцать лет назад, было несоизмеримо с «расцензуренным» к концу века. Скупые, концентрированные, сущностно могущественные фразы, услышанные в сороковых,  были восприняты метастабильным, перенасыщенным страхом обществом, еще не искалеченным доносами и ложью. Слова, порожденные атмосферой Кавендишевской лабораторией или духом, свойственным  кампусу Колумбийского Университета,  были подобны центрам затравки, вокруг которых кристаллизовались свободные от идеологического хомута, незашоренные интенсивно созревающие интеллекты. Наверно, именно они не только породили культуру – «физики шутят», но и поколение тех тысяч ныне сорокалетних (+), которые работают по обе стороны Атлантики от Кембриджа до Силиконовой долины.                                                                

      «Две книги»…, конечно, таких «книг влияния» было гораздо больше, включая те, где в конце слова за согласной шел «ять». Но именно эпоха, стиснутая в границах ждановско-лысенковщины, не укрепила, а надорвала  мазохистскую пропагандистскую машину, надломила её собственный хребет. Те, кого запугивали, растравливая серпом и молотом в идеологическом зиндане, стали умнее, мудрее, ироничнее. Освободившиеся от «кляпа», выплюнов диоматное пойло, приверженцы точного знания и проверяемых утверждений, естественным образом вошли в храм Спинозо – Кантианского Духа. По крайней мере, они вжились в главное, опорное, ключевое понятие, без которого невозможно ни понять, ни освоить суть и культуру не только науки будущего, но и собственного сознания:

                              Ментальное – не физическое.

            Радостное, божественное постижение, Слава Платону!