proatom.ru - сайт агентства ПРоАтом
Авторские права
  Агентство  ПРоАтом. 27 лет с атомной отраслью!              
Навигация
· Главная
· Все темы сайта
· Каталог поставщиков
· Контакты
· Наш архив
· Обратная связь
· Опросы
· Поиск по сайту
· Продукты и расценки
· Самое популярное
· Ссылки
· Форум
Журнал
Журнал Атомная стратегия
Подписка на электронную версию
Журнал Атомная стратегия
Атомные Блоги





PRo IT
Подписка
Подписку остановить невозможно! Подробнее...
Задать вопрос
Наши партнеры
PRo-движение
АНОНС

Вышла в свет книга Б.И.Нигматулина и В.А.Пивоварова «Реакторы с тяжелым жидкометаллическим теплоносителем. История трагедии и фарса». Подробнее 
PRo Погоду

Сотрудничество
Редакция приглашает региональных представителей журнала «Атомная стратегия»
и сайта proatom.ru.
E-mail: pr@proatom.ru Савичев Владимир.
Время и Судьбы

[24/08/2007]     Наука государству и государство науке

"Как печально пошутил один профессор на семинаре Санкт-Петербургского союза ученых, посвященном проблеме научных кадров, своей убогой экономической политикой в области науки правительство наглядно демонстрирует молодым ученым «задачку двойной бедности» «при входе», т.е. в начале научной карьеры, и «на выходе», на пенсии".
Проблему развития науки в условиях рынка, возможность ее коммерциализации и самофинансирования мы обсуждаем с Л.Я. Боркиным, председателем правления Санкт-Петербургского союза ученых.


– Вопрос о коммерциализации научной деятельности давно обсуждается в правительственных кругах, особенно после посланий Президента, в очередной раз призывающего перестроить экономику на инновационный путь развития. Как взаимосвязаны понятия «коммерциализация» и «инновация», и, в принципе, возможна ли коммерциализация науки?

На мой взгляд, «коммерциализация науки» – выражение не совсем правильное, жаргонное. Наука – процесс творческий, и ее главная задача – получение нового знания. Поэтому она не может и не должна превращаться в предмет коммерциализации. Однако, как справедливо заметил известный петербургский биолог и блестящий поэт-переводчик Н. А. Холодковский (1858–1921), «всякое знание полезно уже тем, что оно знание, – бесполезных знаний нет». Поэтому результаты науки, представляющие интерес для общества, могут продаваться и приносить прибыль. Правильнее говорить об инновационном процессе, в ходе которого происходит коммерциализация научного продукта (или технологии).

К сожалению, мы все стали свидетелями вульгарного понимания «коммерциализации науки» в нашей стране. Ученым, занимающимся фундаментальной наукой, предложили самим изыскивать средства на ее поддержание, что фактически привело к приостановке серьезных научных исследований. Чтобы как-то продержаться на плаву, оплатить текущие расходы по коммунальным услугам, руководство многих институтов (но не всех!) в Санкт-Петербурге, Москве и других городах стало не только сводить к минимуму все необходимые расходы, но и передавать в аренду здания и помещения. Известен целый ряд случаев, когда «коммерческие» договора заключались или с явным ущербом для института (по неопытности администрации), или с нарушением законодательства. Этот процесс охватил как учреждения Российской академии наук, так и других ведомств. Помню, как однажды мне нужно было посетить знаменитый Институт растениеводства, куда с трепетом входили целые поколения ученых, для которых имя Н.И.Вавилова было священно (по иронии судьбы как раз в это время я работал над найденной мною неопубликованной рукописью этого великого ученого и мученика науки). Когда я открыл дверь главного входа, меня огорошила большая выставка вин, оккупировавшая вестибюль этого красивого здания в центре города.
 
Оказалось, что здесь расположилась какая-то торговая компания, а самим сотрудникам пришлось довольствоваться черным ходом, со двора. Увеселительное заведение находится и в здании Института геологии докембрия РАН, что на стрелке Васильевского острова. Серия ресторанов расположена и в других академических зданиях этого чудного уголка нашего города. А ведь, как известно, именно здесь практически родилась наша отечественная наука в лице Академии наук и университета. Посмотрите, что стало с комплексом зданий ранее знаменитого Государственного Оптического института. Куда исчезла наука в бывшем «Пластполимере»? К сожалению, на эту печальную тему можно говорить много и долго.
 
Должен заметить, что пренебрежительное отношение к науке стало развиваться давно, еще в конце 1970-х годов (в период застоя), когда, кстати, стали очевидны симптомы кризиса советской науки. Например, на одном из заседаний инструктор Василеостровского райкома КПСС хамски заявил представителю Зоологического института Академии наук, – института, знаменитого во всем мире своими замечательными коллекциями и исследованиями, – что от «любого пивного ларька больше пользы, чем от ваших институтов». Однако никто не ожидал, что после распада Советского Союза и смены режима появится новая, иногда кажущаяся безумной, политика, которая приведет к разрушению еще недавно мощной российской научно-технологической системы. Особенно сильный, непоправимый удар был нанесен по прикладной науке с ее хорошо развитой инфраструктурой от гигантских прикладных институтов до заводских лабораторий. Парадоксально, но эту новую политику формулировали люди, многие из которых вышли из науки, как прикладной, так и академической. По моим наблюдениям, люди, попадающие в политику, довольно быстро забывают, откуда они вышли и кто их поддерживал. В свое время я назвал это «политической амнезией». В коридорах власти в 1990-е годы, как и сейчас, любили говорить о коммерциализации науки, рыночных механизмах и т.д., что на практике сводилось лишь к уменьшению реального финансирования науки в стране. Как мне рассказывал один из сотрудников аппарата Правительства Российской Федерации, курировавший там науку при премьер-министре В.С. Черномырдине, слово «наука» в правительственном лексиконе тогда отсутствовало.

Если же говорить не о такой коммерциализации науки, а об инновационном развитии – это процесс естественный.

–  Снова вошедший в моду термин «инновация» сегодня каждый понимает по-своему. Включенный в научный обиход еще в XIX в. он означал введение некоторых элементов одной культуры в другую. В 1912 г. Й. Шумпетер в «Теории экономического развития» использовал понятие инновация для изучения взаимодействия факторов, обусловливающих внедрение новшеств. К «инновационной деятельности» в очередной раз обратились американские экономисты в 1950-е гг., изучая взаимосвязь научно-технического и экономического прогресса. Лев Яковлевич, что Вы понимаете под инновацией?

–  На эту тему существует огромная литература. Упрощая, можно сказать следующее. Идея, предложенная ученым, должна пройти апробацию в научном сообществе. После разработки соответствующей теории (фундаментальные исследования) следует выяснение ее возможных прикладных аспектов (поисковые исследования), создание полезного для общества продукта и/или технологии. Затем уже наступает этап собственно коммерциализации этого продукта. Первая часть – фундаментальная – коммерциализирована быть не может. Это признано во всех развитых странах. Тем не менее, можно напомнить известное выражение Макса Планка: «Нет ничего практичнее, чем хорошая теория». Вряд ли Резерфорд, разрабатывая теорию строения атома, предполагал, что всего через несколько десятилетий появится атомная бомба и энергетика. Однако не всегда исследования можно последовательно разделить на фундаментальные (поиск нового знания) и прикладные (их применение). Например, в 1920–1930-е годы такие выдающиеся советские генетики, классики науки, как Н.И. Вавилов или А.С. Серебровский, работая в прикладной сфере, внесли большой вклад в развитие теории.

Важно также отметить, что в своем большинстве сами ученые в профессиональном плане не бизнесмены, и культура научного работника (в философском, социологическом понимании) далека от культуры бизнесмена. Это довольно разные сферы деятельности. Но инновационный процесс предполагает их стыковку на заключительном этапе, когда продукт (или его проект) может быть коммерциализован, и его надо уметь продать. Как раз здесь и происходит пересечение культур, ассимиляция элементов одной культуры другой.

В 1990-е годы немало бывших научных работников, в том числе со степенями кандидатов и докторов наук, ушло в коммерческий сектор (так называемая внутренняя эмиграция ученых), например в финансовый (банковский) бизнес. Некоторые из них оказались весьма успешны, а один из членов-корреспондентов Академии наук попал даже в «олигархи». Однако никто из бывших ученых – новых бизнесменов не прославился своими достижениями в наукоемком бизнесе, в развитии высоких технологий.

В советское время, как известно, наука получала мощную подпитку от заказов военно-промышленного комплекса. В нашем городе более 2/3 промышленности было связано с ВПК. Поэтому в условиях новой экономики неизбежно возник вопрос о его конверсии. Однако решать эту сложнейшую проблему стали по принципу все той же вульгарной коммерциализации. Специалистам, создававшим технику высочайшего класса, под лозунгом перехода на рыночные отношения было предложено заняться изготовлением лопат и сковородок. Рынок от такой конверсии не возник, а вот деградации науки это поспособствовало. В результате безработными оказалось много научных сотрудников и инженеров, которые по терминологии социологов составили особую группу «новых бедных» (поскольку в советское время они принадлежали к относительно обеспеченным слоям населения). Поэтому не удивительно, что на вещевых рынках, торгующих китайским или турецким ширпотребом, можно встретить вежливых, образованных и интеллигентных продавцов.

В новой России политический класс на протяжении уже многих лет демонстрирует удивительное равнодушие к судьбе отечественной науки. В 1990-е годы финансирование российской науки (в долях федерального бюджета) осуществлялось на уровне стран тропической Африки. Единственный признак перемен – это появление в последние годы на высшем уровне слов о необходимости инновационного развития науки и страны, об «экономике знаний» как основе развития и т.д. Однако реальной, эффективной политики в этом отношении не просматривается.

–  А как система управления, финансирования развития науки построена сегодня на Западе?

–   В своей разнообразной деятельности Санкт-Петербургский союз ученых много времени и внимания уделял изучению научной политики в ряде европейских стран и США для того, чтобы какие-то уже выверенные жизнью аспекты попытаться применить у нас. В частности, мы провели несколько российских и международных научных конференций на эту тему, выполняли по заказу федерального Министерства науки аналитические исследования, сотрудничали с национальными научными фондами в Германии и США, Европейской ассоциацией содействия науке (EuroScience) и т.д. Необходимо сразу заметить, что одно время в научном сообществе бытовали «романтические» представления о возможности реформирования нашей советской системы управления наукой путем простого переноса опыта с «Запада». Однако они, как и следовало ожидать, оказались весьма наивными, поскольку не учитывали российских особенностей.

В целом система управления и финансирования науки в развитых западных странах принципиально похожа друг на друга, хотя есть и важные национальные черты, связанные со спецификой государственного устройства и традициями. Как правило, научные исследования проводятся в классических и технических университетах (высшей школе). Кроме того, существуют так называемые национальные лаборатории (например, в США) или другие структуры, не связанные с образованием. Западное научное сообщество довольно интегрированное, и перемещение ученых из страны в страну является довольно обычным процессом. Этому, конечно, способствует то, что английский язык стал международным научным языком. Кроме того, существует большое количество международных программ, мощных научных центров, лабораторий (например, в Европе) и фондов, финансирующих ученых, независимо от их гражданства. Научные журналы имеют, как правило, международный характер.

В каждой стране есть свой крупный национальный фонд поддержки науки, распределяющий средства из федерального бюджета на конкурсной основе через систему грантов, но непосредственно не командующий наукой. Академии наук имеют статус негосударственных (по-нашему общественных) организаций и при сохранении своей респектабельности не оказывают бюрократического влияния на научные исследования. Научные учреждения в значительной степени автономны в принятии решений. Развитие науки преимущественно происходит по принципу самоуправления, хотя и при государственной поддержке. Государственная бюрократия в гораздо меньшей степени вмешивается в дела науки, чем у нас.
 
Фундаментальные исследования финансируются в виде прямой, базовой поддержки исследовательских организаций, а также через крупные государственные контракты и с помощью грантов от различного рода фондов, в первую очередь, государством, а также крупными компаниями. Собственно говоря, доля затрат на фундаментальные (и поисковые) исследования в процентах от ВВП или расходной части национального годового бюджета может служить хорошим показателем экономической развитости той или иной страны, а также стратегических намерений ее политического руководства в отношении развития страны.

Прикладная наука преимущественно развивается за счет компаний и корпораций, которые могут размещать свои заказы в научных учреждениях или создавать собственные научные лаборатории. В важных для государства областях, например, по военной тематике, такие исследования могут финансироваться правительством через министерские (ведомственные) госконтракты как в собственно государственных научных учреждениях, университетах (которые не всегда государственные) так и в корпорациях. Инновационная инфраструктура часто связана с университетскими кампусами. Активная поддержка развития мелкого и среднего наукоемкого бизнеса, размещение заинтересованных компаний или их представительств вокруг университетов (технопарки), соответствующая льготная финансовая и налоговая политика, увеличение расходов на науку позволили в последнее десятилетие обеспечить заметный научно-технологический рывок вперед не только Великобритании, но и, например, Финляндии.
 
В развитых странах с рыночной экономикой правительства и общество большое внимание уделяют развитию науки и новых технологий, что связано с переходом на новый, более высокий этап технологического развития. Уже очевидно, что в условиях все увеличивающейся глобализации экономики попадание в круг лидирующих, процветающих стран XXI века может быть обеспечено только за счет быстрого развития национального научно-технологического комплекса при включении его в международную интеграцию. Уже сейчас государства, серьезно обеспокоенные своими перспективами в условиях глобальной конкуренции, занимают верхние строки в рейтинге финансирования своей научно-технологической и образовательной системы. Это хорошо видно на примере многих европейских стран, США, а также таких амбициозных региональных лидеров, как Китай, Индия и Бразилия.
 
Любопытно одно сравнение нашей и западной политики. Когда в России высшим руководством было объявлено о стратегии удвоения ВВП за 10 лет, страны Европейского Союза приняли декларацию о развитии примерно за тот же период экономики, основанной на знаниях (knowledge-based economy). В ноябре 2002 г. Европейская ассоциация содействия науке организовала в Страсбурге большую конференцию, в которой, помимо ученых из разных стран, включая Россию, Украину и Грузию, приняли участие депутаты Европейского парламента, представители европейских фондов, высокопоставленные администраторы науки. В центр внимания была поставлена проблема профессий и рабочих мест, появляющихся в странах объединенной Европы вследствие научно-технического прогресса. Были рассмотрены также создание равных условий для работы исследователей, особенно молодых и женщин, в разных странах; поощрение их мобильности (переезда из страны в страну) с целью большей интегрированности европейских стран, входящих в Европейский Союз; динамика числа новых рабочих мест; адаптация новых членов – стран из восточной Европы. Выяснилось, что Западная Европа, несмотря на свой высокий научно-образовательный потенциал, будет испытывать при развитии новой экономики, основанной на знаниях, дефицит необходимых специалистов примерно в 600–700 тысяч человек, поскольку молодежь с высшим образованием предпочитает идти в бизнес, медицину или в юристы, где доходы существенно выше, чем в науке. Поэтому совершенно логичным шагом в преодолении будущего «научного дефицита» стало бы политическое решение Евросоюза об облегчении визовых процедур для студентов и молодых ученых из России и стран бывшего СССР в надежде на приток молодых научных кадров.

Помимо Запада, хотелось бы отметить явные успехи в развитии науки в Китае. Я мог убедиться в этом благодаря как своим поездкам, так и визитам моих коллег, а также встречам со знакомыми китайскими учеными. Если в начале 1990-х годов на закупленном западном оборудовании в китайских институтах иногда можно было видеть пыль (из-за отсутствия квалифицированных кадров), зарплата была невысокой, а сами исследования были не самого передового уровня, то за последнее десятилетие чувствуется значительный прогресс. Во многом он обусловлен тем, что китайское правительство, несмотря на свою официально декларируюмую коммунистическую идеологию, направило десятки тысяч молодых китайцев для обучения в США, Канаду и другие западные страны. Кроме того, оно заметно увеличило финансирование науки, особенно ее инфраструктуры (новое оборудование, компьютеризация, издательская деятельность и т.д.), резко повысило зарплату своим ученым, стало приглашать обратно домой бывших китайских ученых-эмигрантов, невзирая на их политические взгляды и создавая весьма привлекательные условия для работы. Правда, особенностью китайской политики в области науки является приоритетная поддержка именно прикладных исследований.

–  И в передовых (в научном плане) странах научные кадры оплачиваются ниже, чем в бизнес-структурах?

–  Да, такая ситуация во всем мире. И в Австралии, и Европе, и в Северной Америке. Собственно ученые «стоят» недорого. Чаще всего наукой занимаются люди, как говорят науковеды, с сильной внутренней мотивацией, которые идут туда не ради денег, а увлеченные самим процессом поиска истины, возможностью докопаться до первооснов, понять «как оно устроено» и зачем. Как правило, им претит избыточное потребительство и роскошь, отвлекающие от науки и поглощающие самое ценное, что есть у человека, – время. Не случайно возникновение университетов и жизнь ученых в средние века были связаны с монастырями, что отложило свой отпечаток в виде скромного образа жизни современного исследователя. Тем не менее, достойное существование для необремененной мелочными бытовыми заботами жизни необходимо ученому. Чтобы отдавать все свои силы науке, он должен быть уверенным в завтрашнем дне, быть способным прокормить себя и свою семью, не тратить время в поисках морковки, которая на рубль дешевле. Собственно говоря, полное поглощение ученого исследованиями, «добровольная сверхэксплуатация» самого себя должны быть выгодны стране. Почему у нас этого не понимают?

В России, к сожалению, даже такого скромного обеспечения людей науки (кроме начальства) пока нет. У нас это – явно «профессия для бедных». Особенно тяжело приходится молодежи и пожилым людям, которым грозит крошечная пенсия, которой не хватит даже на лекарства. Известны случаи, когда доктора наук подрабатывали курьерами, сторожами и т.д. Поэтому не удивительно, что молодежь не идет в науку, поскольку, по опросам социологов, она попала в число непрестижных низкооплачиваемых профессий. Как печально пошутил один профессор на семинаре Санкт-Петербургского союза ученых, посвященном проблеме научных кадров, своей убогой экономической политикой в области науки правительство наглядно демонстрирует молодым ученым «задачку двойной бедности» «при входе», т.е. в начале научной карьеры, и «на выходе», на пенсии. Решений также два: или вообще уйти из науки, пока молод и энергичен, занявшись, например, бизнесом (внутренняя эмиграция), или же, если чувствуешь свои способности, эмигрировать туда, где ученых ценят больше (внешняя эмиграция). Поэтому неудивительно, что российские ученые работают сейчас во многих странах и, кстати, весьма конкурентоспособны. Это говорит о том, что у нас плохие не ученые, а просто позорная государственная политика.

Научная деятельность – процесс ненормированный. Если какая-то проблема засела в голове, то о ней думаешь постоянно, ведь мозг с окончанием рабочего дня не отключишь. И после работы ученый продолжает трудиться в библиотеке, на семинарах, в научных общественных организациях, дома на компьютере, не расстаясь со своей научной проблемой ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в выходные. И при такой загруженности и интенсивности сам труд ученых оценивается очень дешево.

Дорого стоит получение нового знания, инфраструктура современной науки. Например, в области био-медицинских наук проведение исследований, итоги которых можно опубликовать в виде статьи в хорошем рецензируемом международном журнале, в среднем обходится в девяносто тысяч долларов. В молекулярной биологии дорого стоят реактивы и оборудование. В традиционных полевых науках (зоология, ботаника, геология, география и т.д.) значительная часть расходов связана с оплатой экспедиций. Исследования, связанные с оборудованием типа синхрофазотрона, стоят еще дороже. Проекты в области ядерной физики (например, термоядерный синтез) или изучения космоса (например, программа полета к Марсу) относятся к так называемой меганауке и по средствам только международным консорциумам. Но и здесь существуют определенные сложности. Мировое сообщество подошло к той стадии, когда наука становится все сложнее и дороже, а ее результаты все ценнее как в прямом, так и переносном смысле.

–  Финансирование науки в США аналогично европейской системе?

–  Я не раз бывал в США, в том числе в специальной относительно длительной командировке в Вашингтон для изучения американской федеральной политики в области науки. В это время я был членом Совета по науке при профильном комитете Государственной Думы, поэтому мне было интересно сравнить процессы выработки и принятия решений там и здесь. Мне была предоставлена возможность посетить Конгресс, Белый дом (отдел науки), Национальный научный фонд и другие правительственные ведомства, общаться с представителями федеральной власти, влиятельных научных обществ (например, Американская ассоциация содействия науке, имеющая около 150 тысяч членов) и прессы, работающей в области науки.
 
Меня поразило уважительное отношение к науке даже у конгрессменов, очень далеких от нее. Везде, не скрываясь, говорили о необходимости обеспечения глобального лидерства США. «Я не учился в университете, но я горжусь замечательными учеными, которые работают в нашей стране и которые являются нашим национальным достоянием, и считаю необходимым отстаивать интересы науки, так как лидерство США может быть обеспечено только технологическим превосходством», – так во время встречи заявил один из сенаторов-республиканцев, отвечавших за научную политику, бывший (агро)бизнесмен из штата Монтана. К сожалению, такое понимание роли науки трудно найти в нашем парламенте или в правительстве.

Социологические опросы американцев показали, что у людей с высшим образованием карьера складывается значительно успешнее, чем без него. Это осознается обществом, и люди стараются вкладывать средства в образование свое и детей (это называют «инвестициями в будущее»).

Научная политика в США заметно отличается от европейской и тем более нашей, тем, что она (как и экономика!) очень децентрализована. В США нет Закона о науке, как у нас, нет и единого правительственного центра управления наукой (министерства наукой). Ведущую роль в исследованиях играют сильные университеты, заметна роль национальных лабораторий, крупные корпорации имеют свои научные центры или лаборатории. Помимо Национального научного фонда, исследования серьезно финансируются и другими федеральными правительственными агентствами. Например, колоссальный бюджет на науку имеют так называемые Национальные институты здоровья (финансирование биомедицинских проектов), НАСА (космос), Министерство энергетики. В состав Министерства внутренних дел входит отдел, финансирующий научные исследования и мероприятия по охране природы, включая заповедники и управление биологическими ресурсами (охотничьи животные, рыболовство и т.д.).
 
Финансовую поддержку научным исследованиям оказывает множество богатых неправительственных фондов, корпорации через свои благотворительные отделы. Неправительственные научные общества, ассоциации, аналитические центры и другие организации, лоббирующие интересы науки, имеют заметное влияние на выработку и реализацию научной политики в Белом доме и Конгрессе, важную роль играет независимая пресса. Национальная академия наук в США (и ее ветвь в лице Инженерной академии), кстати, также является общественной организацией, а не государственной, как в России. Взаимодействие между правительством на федеральном и региональном уровнях и общественными организациями – это норма политической жизни в США. Национальный годовой бюджет на науку формируется примерно на одну треть федеральным правительством, а на две трети – корпорациями. Что для нас совсем парадоксально, так это то, что крупные корпорации в США защищают интересы науки вместе с университетами и научными обществами, оказывая сильное давление на федеральную власть. Это, например, явственно проявилось в 1995 г., когда Белый дом и Конгресс с целью уменьшить бюджетный дефицит предложили стратегию семилетнего сокращения федеральных расходов, в том числе и на науку, для. Около 400 организаций науки и большого бизнеса создали Коалицию в защиту науки, которая, работая вместе с прессой и губернаторами (!), заставила федеральную власть увеличить запланированный бюджет на науку на 4 миллиарда долларов. Разве такое можно представить в России?

–  А где в том «научном поле» находится российская наука?

–  Напомню, что наука и образование (в их современном понимании) были заимствованы Россией в XVIII веке из Европы и долгое время развивались под немецким, в меньшей степени французским влиянием. Поэтому с учетом исторических и государственных реалий нам может быть ближе опыт европейских стран, где более сильная централизованная власть и где государственный сектор науки и образования занимает гораздо больший объем, чем в США. Например, во Франции довольно развита государственная бюрократия, имеется влиятельный Национальный центр научных исследований со своей сетью лабораторий, многие из которых инкорпорированы в государственные университеты (для большей интеграции науки и образования). Государство финансирует также исследования в национальных музеях, где хранятся научные коллекции, и т.д.

Особенно может быть полезен для нас опыт Германии, где федеральные решения всегда увязываются с региональными правительствами достаточно автономных земель, где помимо сильной науки в высшей школе (в том числе в технических университетах) имеется и большой сектор так называемой внеуниверситетской науки. Это, например, институты Общества имени Макса Планка (фундаментальные исследования) или других аналогичных обществ, работающих в прикладной сфере. На конкурсной основе инициативные научные исследования ученых финансируются специальным фондом, называемым Немецким научно-исследовательским обществом (Deutsche Forschungsgemeinschaft), центральной организацией самоуправления науки в стране. Организация науки (и ее финансирование) в современной Германии построена по федеративному принципу. Примерно две трети финансирования исследований и разработок осуществляется частным сектором; как правило, это – прикладная тематика.
 
В 1990-е годы Санкт-Петербургский союз ученых совместно с немецкими коллегами организовал несколько конференций, на которых был сопоставлен опыт реформирования науки в России и восточной Германии, где советская модель организации науки была полностью заменена на западную. Под моей редакцией изданы материалы совещания об организации науки в Германии. Между прочим, среди выводов два, на мой взгляд, были особенно важны.
 
По признанию наших немецких партнеров, занимавших в науке не последнее место и имевших опыт руководящей работы, проведение реформ в бывшей ГДР потребовало гораздо больше средств и времени, чем предполагали ранее, несмотря на всю, я бы сказал, немецкую тщательность их подготовки. Для контраста отмечу, что так называемое реформирование науки в России в 1990-е годы свелось в основном лишь к многократному уменьшению финансирования и разрушению науки. То, что предлагается сейчас, не многим лучше. Поэтому понятно, почему любое упоминание о новых попытках реформирования науки вызывает у российских ученых лишь сильное раздражение и полное недоверие к руководству Академии наук, Министерству науки, Правительству и т.д.

Второй вывод гласил, что прямой перенос немецкого опыта реформ в бывшей ГДР в Россию невозможен из-за существенных различий в научной политике, экономике, устройстве самой науки и традиций. Вся эта информация была представлена нашему Министерству науки и другим организациям.
 
В советское время только две страны могли себе позволить широкое развитие науки – СССР и США. Техническая модернизация СССР, в немалой степени обусловленная идеологическим и военным противостоянием страны некоммунистическому миру, во многом опиралась на достижения науки и техники. В стране был создан «сплошной фронт науки» (термин С.И. Вавилова). Научно-техническая политика была одним из приоритетов в деятельности советского руководства на протяжении нескольких десятилетий. Совсем иная ситуация сейчас.

От современных российских политиков часто можно услышать: «Имперская наука нам не нужна. Давайте жить по средствам». При этом приводят в пример страны, где экономика на подъеме, а собственной науки нет. Действительно, как ехидно (и справедливо) писали в одном известном зарубежном журнале, на Тайване или в Сингапуре науки нет, а компьютеры есть, а в России в соответствующих областях (математика, информатика) наука сильная, но производства своих компьютеров нет. Этот пример, как и сотни других, к сожалению, ясно указывает на главную слабость нашего научно-технологического развития: неспособность научного сообщества к коммерциализации разрабатываемых идей и проектов, а также традиционная невосприимчивость отечественной экономики к новым технологиям, разработанным в России. Зато потом будут закупать по высоким ценам зарубежные товары и оборудование, часто впервые созданные у нас же. Западные эксперты в 1990-е годы также рекомендовали привести объем нашей науки в соответствие с реалиями экономики, но при этом они указывали на необходимость разработать правительственный план по адаптации науки к новым условиям для того, чтобы минимизировать потери. Однако мы, как всегда, пошли своим путем: резко сократили финансирование примерно в 15–20 раз по сравнению с советским периодом, бросив институты на самовыживание. Печальный итог известен.
 
Другой коварный лозунг, часто выдвигаемый нашими чиновниками: «Поскольку денег не хватает, то давайте выберем приоритетные направления в развитии науки и технологий». Как это делается у нас, всем хорошо известно: «приоритетен» тот, кто обладает большей пробивной силой, имеет большее влияние и связи, ближе к кругам, принимающим решение. Поэтому объективности здесь ожидать не приходится, поскольку разные влиятельные силы, в том числе и в самой науке, пытаются разделить «финансовый пирог», как правило, в свою пользу, что не обязательно совпадает с общими интересами науки и страны.
 
Для российской науки очень важно развитие именно широким фронтом, в том числе и в чисто практическом плане, хотя бы для того, чтобы быть готовым к разным неожиданностям. Приведу один пример, сообщенный мне одним доктором наук в области восточной лингвистики. После вторжения советских войск в Афганистан выяснилось, что у нас нет в достаточном количестве и качестве специалистов по этой многоплеменной стране, знающих ее этническую структуру, языки, местные нравы и обычаи. Это создало серьезные проблемы по работе с местным населением.
 
Другой пример можно воспринимать с некоторым юмором, хотя по своей сути он тоже невесел. В 1995 г. мне пришлось обследовать состояние науки и высшей школы в независимой Киргизии. В одном из университетов преподаватели пожаловались, что раньше в советское время они читали лекции по политэкономии по учебникам из Москвы, а теперь их заставляют преподавать основы рыночной экономики, которой они сами не знают, а учебников нет; не можем ли мы помочь и прислать их. Но ведь такая ситуация была и во многих вузах России. Можно представить, какого уровня специалистов они готовили!
 
К сожалению, сейчас понимания необходимости широкого развития науки на политическом уровне нет. Однако я полагаю, что для такой большой страны как Россия с ее сложной историей, огромными пространствами и непростым политическим окружением в условиях острой международной конкуренции необходимо поддерживать, как можно более широкий спектр научных направлений. Для того, чтобы появлялись нобелевские лауреаты, должен быть высокий средний уровень науки и широкий горизонт исследований. И, конечно, надо не просто хорошо готовить студентов, но и прививать у них вкус к настоящей науке.

–  Наработанные в период широкого фронта развития науки инновационные продукты, которые могут быть реализованы на рынке, постепенно заканчиваются. А новые пока не просматриваются. В чем, по Вашему, основные причины «неинновационности» российской экономики?

–  Сошлюсь на высказывание академика Ж.И.Алферова: «Пока не будет работать экономика, наука сама себя не вытащит». И я с ним согласен, но с одной поправкой: какая экономика? Если научные разработки ни государству, ни бизнесу не нужны, то все заявления об инновационном пути развития, построении экономики знаний – пустые разговоры. Пока нет реальной заинтересованности в науке общества и руководства страны, наука развиваться не будет.

Уже проявляются последствия этого пренебрежения наукой, характерные для последних двадцати лет. Даже когда возникает потребность в высокотехнологичной продукции, выясняется, что делать ее некому. Разрушена система профтехобразования, готовившая квалифицированных рабочих. Не хватает грамотных инженерных кадров. [Нет ученых.] – убрать! В науке остались, в основном, пожилые люди. Приведу самый свежий пример из сегодняшнего времени. Эксперты из Санкт-Петербургского союза ученых недавно подготовили записку в органы власти о перспективах развития одного важного научно-технического направления в России, которое стало бурно развиваться за рубежом. Выяснилось, что сейчас необходимых специалистов в стране уже нет, хотя относительно недавно исследования по данной тематике у нас проводились, причем на хорошем уровне. Должен сказать, что это не единичный случай, и отечественная наука потеряла уже целый ряд направлений.

Теряется преемственность поколений в ученой среде. Возрастной состав научных работников, как шутят социологи-науковеды, на графике имеет форму «двугорбого верблюда». Кривая с двумя пиками – первый соответствует молодежи, поступающей в аспирантуру, которая после защиты диссертаций уходит в бизнес или уезжает за границу; затем следует провал по среднему наиболее продуктивному для научной работы возрасту, а за ним второй пик предпенсионного возраста. Дальнейшие демографические прогнозы не утешительны, так как ежегодно этот пик сдвигается вправо, в зону все более старших возрастов.

Из прежних причин неинновационности нашей экономики я бы назвал: излишнюю секретность технологий двойного применения, которые могли бы использоваться в гражданской сфере, но из-за грифа секретности устаревали с выходом на рынок.
 
Другие причины – это отсутствие благоприятной среды для внедрения новых разработок; поведение современного российского бизнеса, не заинтересованного во вложении «длинных денег» (по принципу: «прибыль немедленно и не меньше ста процентов»); проблема интеллектуальной собственности, психологическая неготовность разработчиков поделиться своими правами и возможными прибылями с теми, кто будет продвигать продукт на рынок; и, как ни печально, дефицит готовых для внедрения – коммерциализации научных разработок. Как правило, они из старых запасов и многие на уровне идей, требующих серьезной дополнительной проработки. Известны также случаи, когда права на новые разработки компанией покупаются, чтобы они не достались конкурентам, но сами разработки не реализуются.

–  Получается тупиковая ситуация. Людям, которые вырабатывают идеи, нужны средства для их доведения до конкретного продаваемого образца. А имеющие эти средства не способны воспринять инновационный продукт на стадии идеи и не хотят рисковать, вкладывая «длинные деньги» на его доработку. Полное отсутствие диалога «наука – бизнес».

–  Да, это и есть столкновение двух культур: культуры бизнеса и культуры науки.

–  Столкновение, а не проникновение, пересечение. То есть, инновационный механизм не работает. А как Ваша организация содействовала диалогу «наука – общество – бизнес»?

–  Санкт-Петербургский союз ученых, организованный в 1989 г., пытался помочь налаживанию этого диалога. Уже в 1990 г. совместно с Ленсоветом, где было много депутатов – членов нашей организации, мы провели, вероятно, первую в стране большую открытую конференцию на тему «Проблемы науки в Ленинградском регионе в условиях перехода к рынку». Тогда появилась идея создания в нашем городе свободной экономической зоны. На этой конференции присутствовало более 600 человек из институтов Академии наук, вузов, отраслевой науки, включая ВПК, промышленности и администрации города. Специально обсуждался вопрос о конверсии, причем именно в аспекте сохранения высокотехнологического производства. Обсуждались направления возможного успеха. Между прочим, тогда же было заявлено о прорывном развитии информационных технологий, к чему сейчас все привыкли. К сожалению, многие полезные рекомендации не были восприняты и выполнены.

В 1992 г. по заказу Министерства науки и технической политики РФ Союз ученых провел обширное обследование структуры научного потенциала Санкт-Петербурга. Такой комплексный анализ академической, вузовской и отраслевой, включая военную, науки большого города был осуществлен впервые. В 1994 г. при нашем активном участии в городе были организованы и проведены парламентские слушания по проектам законов о науке, в которых, помимо депутатов, приняло участие около 400 ученых из многих институтов и вузов. Кстати, впервые в истории современной Государственной Думы они проводились вне Москвы.

В 1995 г. СПбСУ содействовал подготовке международного семинара по законодательству в научно-технической сфере, который прошел в Москве в стенах Государственной Думы совместно с Миннауки, а также Организацией экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), которая объединяет экономически наиболее развитые страны мира. Материалы этого трехдневного совещания на английском и русском языках были подготовлены нами и изданы ОЭСР в Париже. Кстати, тогда большое внимание было уделено проблеме интеллектуальной собственности, патентному делу и т.д. В этом же году члены СПбСУ совместно с Санкт-Петербургским научным центром Российской академии наук участвовали в разработке «Стратегии развития науки, высшего и среднего специального образования в Санкт-Петербурге».
 
В 1997 г. мы работали в Комиссии по образованию, науке и инновациям Стратегического плана Санкт-Петербурга. Таким образом, СПбСУ пытался активно и позитивно воздействовать на научную политику на федеральном и региональном уровнях.

Члены Союза ученых работали в госструктурах федерального и регионального уровня, в том числе в Министерстве науки и технической политики, Комитете по образованию и науке Государственной Думы, входили в состав Совета по науке при этом комитете (5 человек из 50!). Мы пытались также оказывать и конкретную поддержку ученым, в том числе путем консультаций, проведения семинаров, ознакомления с работой отечественных и зарубежных фондов по финансированию научных проектов и т.д. При поддержке Министерства науки и наших региональных властей нами в Санкт-Петербурге была создана биржа интеллектуального труда. В начале 1990-х масса квалифицированных специалистов оказались без работы, не востребованы новой экономикой. Однако реально воздействовать на рынок труда с помощью этой биржи не удалось, потому что, как оказалось, не работали социальные механизмы. В качестве примера приведу такой случай. В одном государственном центре занятости специалисту в области гидромеханики предлагали работу сантехником. Кроме того, в собственно научной среде более эффективными были личные связи и рекомендации, нежели официальные направления от биржи.

–  Уровнем понимания определялся и уровень финансирования науки.

–  Когда говорят, что наука у нас дорогая, – это неправда. Еще при правительстве В.С. Черномырдина после долгих дискуссий путем компромисса было достигнуто некое понимание о финансировании науки в размере 4% от расходной части годового федерального бюджета (первоначально речь шла о 7%). Это было много меньше, чем выделялось на науку в советское время. Но даже эта мизерная цифра, прописанная в госбюджете, не разу не была исполнена якобы из-за отсутствия денег, которых почему-то всегда хватало на содержание раздутого государственного аппарата, силовой блок и т.д. На самом деле, не хватало политической воли и желания поддержать науку, и, конечно, это отражало тогдашний выбор пути развития страны. Все разговоры о завышенных требованиях ученых просто не корректны.

В США, странах Евросоюза, где рыночная экономика действует не на словах, а на деле, наука имеет большую поддержку как со стороны государства, так и бизнеса. Наша политическая и экономическая элита, которая любит на словах заявлять о необходимости развиваться по западному пути (что можно в целом приветствовать), почему-то сразу забывает об этом, когда речь заходит науке и высоких технологиях.

–  Лев Яковлевич, вы – состоявшийся ученый со стажем, получающий удовлетворение от своей научной деятельности, хорошо знающий отечественную и зарубежную научную среду. Как вы считаете, с точки зрения психологии, возможно ли совмещение в одном человеке успешного ученого и удачливого коммерсанта. Ведь для достижения этих целей задействованы совершенно разные психические механизмы, требуется «человеческий материал» с противоположными, даже взаимоисключающими качествами?

–  Социологи и психологи отмечают, что деятельность ученого и администратора (менеджера) во многих отношениях весьма различна. Поэтому случаи, когда один и тот же человек успешен в науке и одновременно облает хорошими способностями к управлению, встречаются довольно редко. Люди с подобной психической организацией, такими чертами характера могут достичь очень больших успехов, конечно, если будут существовать условия для реализации их способностей. Грамотный организатор, даже не будучи сам коммерсантом, возьмет к себе профессионала – «продавца». Однако большинство ныне действующих ученых и администраторов науки сформировались в советское время в условиях централизованной экономики, когда средства распределялись планово, по партийно-бюрократическим каналам и работали нерыночные механизмы. Гораздо важнее были партийность, административный статус и связи, которые позволяли «выбивать фонды». Именно поэтому в академики выбирали главным образом директоров институтов. А это никакого отношения к бизнесу в рыночной экономике не имеет. Но люди остались те же, особенно в руководстве. После «шоковой терапии» в тех организациях, где начальство было погибче, дела шли лучше. Они пострадали в меньшей степени, а некоторые даже академические институты смогли успешно продвинуть свои разработки на рынок (например, сибирский Институт катализа). Но таких учреждений было немного.

К сожалению, бюрократическое устройство нашей науки часто не способствует полноценному раскрытию творческих личностей с организаторскими задатками. Не секрет, что в нашей системе более успешную карьеру чаще делают люди не столько яркие и способные, сколько покладистые, терпеливые и адаптивные, ведь первые нередко обладают «ершистым» характером, могут высказываться прямолинейно, а не только поддакивать начальству. Конечно, такие люди не всегда удобны в общении и работе. Ведь обычно руководству не очень нравится, когда появляются сотрудники со своим мнением; поэтому таких стараются попридержать или уволить. Правда, умные администраторы, как раз наоборот, пытаются использовать таких людей «во благо».
 
К сожалению, объективной системы отбора кадров по их эффективности у нас нет. Поэтому социологи говорят о трех бедах нашей науки: 1) слабое финансирование, 2) возрастной разрыв в поколениях и 3) несоответствие функциональной и статусной иерархий, проще говоря, более высокие ступени не всегда занимают самые лучшие.

Многие наши ученые, в том числе и молодые, уехав на запад, часто делают там довольно успешную карьеру. Поэтому, если мы хотим, чтобы наша система науки работала более эффективно, то ее, конечно, надо реформировать, но не так, как до сих пор пыталось сделать наше правительство, просто урезая расходы на науку.

–  Какие научные разработки в нашей стране наиболее востребованы бизнесом, потенциально инновационны?

–  Любопытное явление последнего десятилетия – это появление так называемой корпоративной науки, преимущественно в сырьевой и перерабатывающей сфере. Например, крупные нефтегазовые и металлургические корпорации, как «Газпром», «Норильскникель» и другие, нуждаются в добыче, обработке, транспортировке и продаже своего продукта. Поэтому они вынуждены в определенной степени финансировать геолого-разведывательные работы, поддерживать разработки в необходимой им смежной области, например, производство труб широкого диаметра или судовую промышленность для перевозки сжиженного газа на специальных судах и т.д. Какие-то деньги они подкидывают на охрану окружающей среды (хотя ущерб от них во много раз выше). Некоторые наиболее «сознательные» компании заводят свои отраслевые институты. Иначе говоря, вокруг них развивается, назовем это, «обслуживающая наука». Однако объем ее пока невелик.

Интенсивно развивается информатика (программирование и т.д.). В этой области много талантливой молодежи, активных небольших и средних компаний, а сильная конкуренция не позволяет им работать, как в госучреждениях. Во многом это стало возможным потому, что это – относительно новое направление, которое в гражданской сфере не было забюрократизировано или подмято крупными государственными ведомствами. Кроме того, образовался большой и свободный рынок, так как компьютерные разработки очень были нужны банкам и в других невоенных сферах.

Во всем мире очень интересные разработки в области биомедицины. Успехи в лечении болезней, выяснении их причин благодаря развитию молекулярной биологии, генетики и физиологии огромны. Модное сейчас направление, которое имеет огромные перспективы, – это стволовые клетки и клонирование. Кстати, в США науки о жизни, понимаемые широко – от здоровья людей до здоровья окружающей среды, имеют больший престиж в обществе и финансируются сейчас лучше, чем, например, физика или другие дисциплины. У нас пока этого сдвига не произошло и в плане финансовом и политическом все еще сохраняется структура науки, сформированная в годы холодной войны (если не считать того равенства, что все финансируется плохо).
 
Разработка лекарственных препаратов поддерживается гигантским фармакологическим бизнесом. Лекарства нужны всегда. В этой научной сфере внедренческая цепочка отработана прекрасно, буквально с первых фундаментальных исследований, которые финансируются корпорациями.

Есть и другие сферы, например, потребности элиты или военные заказы. В нашем городе всегда были заделы в корабельной науке.

–  В условиях рыночного «самофинансирования» могут развиваться только те научные направления, которые востребованы «здесь и сейчас» – медицина, продукты питания, фармакология.

–  Я бы уточнил: те, которые имеют связи со структурами бизнеса, который развивается в данный момент. Они встраиваются в национальные проекты, получают финансирование и потянут за собой других. Вернемся к высказыванию Э.И. Алферова о связи науки и экономики. Если экономика останется преимущественно сырьевой, то серьезная большая наука (вне сферы интересов «трубы») активно развиваться не будет. Если же упор будет сделан на реальную конкурентоспособную диверсифицированную экономику, то без науки и современных технологий не обойтись. Это – политический выбор будущего не только науки, но и всей страны.
 
Таким образом, если развитие российской экономики пойдет по второму пути, то это потянет и науку.

–  Хорошо, если потянет. Как правило, желающих делиться финансами мало.

–  Беда в том, что инновационный цикл достаточно длинный. Чтобы научная продукция вошла в быт, как правило, необходимо 10–15 лет (от идеи до производства).
 
Соответственно, желающих ждать так долго возврата денег (если это еще произойдет), мало. Бизнес рисковый, да и зачем им заниматься, когда можно снимать пенки, пользуясь близостью к государственным структурам или ведя себя не очень добросовестно.

–  При четырехлетнем политическом цикле пятнадцатилетний научный цикл обречен. Никто из современных политиков не будет принимать решение по финансированию научных разработок, которые дадут отдачу через пятнадцать лет.

–  Многие западные демократии имеют такой же четырехлетний избирательный период. Правда, в отличие от России там сохраняется преемственность в уважении к науке со стороны государства и разрабатывается стратегия на перспективу. А у нас никто толком не знает, что произойдет завтра, куда стратегически мы развиваемся, с какими партнерами можно иметь дело и т.д. К тому же постоянно меняются бюрократические правила. Пока наш политический класс будет озабочен только своими эгоистическими интересами, а не думать о судьбе страны, ни экономики знаний, ни демократии в России не будет. Если сравнивать нашу страну с другими, то у нас пока есть два богатства: это – природное сырье и все еще высокий научно-образовательный потенциал. И то, и другое быстро тает.

Мне, как и многим другим людям, ясно, что без современной, полноценно развитой науки у России не может быть достойного будущего, особенно среди развитых стран. Без поддержки науки Россия, теряя свою конкурентоспособность, будет все более оттесняться на обочину мировой дороги в ходе неизбежного усиления процесса глобализации. Сейчас страна находится перед важнейшим, стратегическим выбором: будем ли мы продолжать проедать свои природные богатства, в перспективе неизбежно обрекая себя на довольно жалкое существование на задворках технологически высоко развитого мира, или же попытаемся модернизировать нашу экономику, пока еще есть возможность использовать те высокие цены на сырье, которые свалились нам на голову.

 
Подготовила Тамара Девятова
 

 
Связанные ссылки
· Больше про Экономика
· Новость от proatom


Самая читаемая статья: Экономика:
Создание ядерного щита Отечества

Рейтинг статьи
Средняя оценка работы автора: 4
Ответов: 2


Проголосуйте, пожалуйста, за работу автора:

Отлично
Очень хорошо
Хорошо
Нормально
Плохо

опции

 Напечатать текущую страницу Напечатать текущую страницу

"Авторизация" | Создать Акаунт | 1 Комментарий | Поиск в дискуссии
Спасибо за проявленный интерес

Re: Наука государству и государство науке (Всего: 0)
от Гость на 28/08/2007
Искренне признателен г-ну профессору и корреспонденту за качественный, всесторонний и доступно сформулирование представление о сегодняшнем состоянии. Если уж в России много неблагополучностей при сверхприбылях от продажи сырьевых ресурсов, то уж об Украине с ее явным отсутствием таковых и говорить не приходится. Все тоже самое, только надо умножить как минимум на восемь.
Согласен с итоговым выводом относительно целесообразности сделать стратегический выбор. Вот только кто его будет делать. Те же чиновники ? Или отдельные прорвавшиеся ? Или занятые решением насущных проблем ? Думаю ответ очевиден. По моему сознательный выбор должен базтроваться на внутренних ценностх большинства людей, трансформирующихся на определенной ступени общего развития в общественные ценности. Например в Японии таких ценностей всего три чистота, вежливость и безопасность. А результаты впечатляют. Это хоть и длительный путь, но очевидно правильный. Как говорят те же восточные мудрецы "Дели путь на отрезки, соединяй отрезки и достигнешь цели". Но надо хотя начать, а братья славяне если делают это то как то уж очень робко. И вот в этом действительно должна помочь наука прежде всего.
Еще раз спасибо за толковый и стимулирующий материал.
С уважением
М.Ватагин 


[ Ответить на это ]






Информационное агентство «ПРоАтом», Санкт-Петербург. Тел.:+7(921)9589004
E-mail: info@proatom.ru, Разрешение на перепечатку.
За содержание публикуемых в журнале информационных и рекламных материалов ответственность несут авторы. Редакция предоставляет возможность высказаться по существу, однако имеет свое представление о проблемах, которое не всегда совпадает с мнением авторов Открытие страницы: 0.19 секунды
Рейтинг@Mail.ru